Щирый шаббат всем, мои дорогие иудомазепы. На улице жимно, жопно и жабно, в домах славянская Пьятница плавно переходит в семитскую Субботу, а мы перенесемся в знойную негу Востока – сказочный мир хурмы и шаурмы, гурий и фурий, рахата и лукума. Итак, пока вы отдыхаете и закусываете, отмечая конец рабочей недели, Шехерезада начнет дозволенные речи.
***
– Салям алейкум, – весело сказал эмир, потыкав резной тростью из слоновой кости в ворох одеял. – Доброе утро, Ходжа. Хотя у остальных правоверных уже время послеобеденного намаза. Вставайте, почтеннейший. Время настало, и от они – мы!
Из кучи тряпья послышался звук, средний между «ы» и «э», а затем появилась всклокоченная голова Ходжи Насреддина. Столп мудрости безуспешно пытался утвердиться и разлепить глаза.
– Воды-ы-ы… Умоля-я-яю… Где я?…
– В Бухаре, – учтиво ответил эмир, выполнив пожелания Хожи в предложенном им порядке. – На постоялом дворе Али ибн-Бубейи. Отдыхаешь после вчерашней лекции в женском медресе. И страдаешь от невоздержанности. Ц-ц-ц… – эмир укоризненно покачал головой, – А ведь положил в мудрости своей Аллах через своего Пророка, мир ему, запрет на вино – ибо с первой каплей вина в человека входит шайтан!
– Я первую каплю из чаши всегда выливаю на землю, – хмуро ответил мокрый Ходжа, садясь на край лежанки и безуспешно пытаясь попасть ногами в туфли без задников и с загнутыми носками, – Так что никакие шайтаны в меня не входят. Чем обязан, владыка?
– Сущей мелочью! – лучезарно улыбнулся эмир и щелкнул пальцами. К нему тут же подбежал сухонький седой алим со свитком. – Простая формальность. Читай, старик.
– «В присутствии свидетелей, достойных уважения и доверия»,- заблажил алим, – «Чьи имена перечислены в конце записи, поспорил Ходжа Насреддин с эмиром бухарским, что научит своего ишака богословию так, что ишак будет знать его не хуже самого эмира. На это нужен кошелёк золота и двадцать лет времени… составлено двадцатого дня месяца мухаррама, года Хиджры шестьсот шестидесятого»
– Чо? – тупо спросил Ходжа, – Какого ишака? Какого года?
– Шестьсот шестидесятого года, – терпеливо ответил эмир. – Твоего ишака. А сегодня у нас… э-э-э… двадцатое мухаррама шестьсот восьмидесятого. И ты притащился в этот благословенный день в мою Бухару. Я, конечно, не настолько мудр, как ты – но предполагаю одно из двух. Или твой ишак таки научился говорить, или ты вконец охуел, Ходжа, и берега напрочь потерял.
Гулямы хихикнули, ибо вопрос был воистину риторическим, не предполагающим ответа – Ходжа Насреддин, внимая эмиру, являл собой истинный памятник охуению, достойный изваяния. Увы, запретного для правоверных со времен Джахилийи.
– Итак, – продолжил эмир, – Ты жив, я жив тоже здравствую и процветаю (эмир огладил массивное пузо, обернутое двенадцатью слоями шелка), перейдем же к ишакам и богословию.
– Ишак! Ишак умер! – истерически взвизгнул Ходжа. – Ах, какой был умница, уже почти научился писать! Но злая судьба…
– Жив твой ишак! – широко улыбнулся эмир. Ты просто его из залога в багдадской бане четыре года назад не забрал. Ребята из моей спецслужбы, ка-гэ-бе – «Кадийят Гулямов Бухары» – проследили и выручили твоего ишачка. Так что вся компания в сборе. И ты, и твой ишак, и, конечно же, «и шах».
Последние слова эмир сказал совсем-совсем нехорошим тоном и без улыбки.
Ходжа быстро стрельнул глазами по сторонам В дверях обманчиво-расслабленно стояли два гуляма-спецназовца из элитной сотни «Асуд», старичок-алим незаметно сунул руку за отворот халата и чем-то там тихо щелкнул, а в единственном окне хана маячили обмотанные бархатом островерхие шлемы внутряков-назиров. «Режу я ему яйца», – доносился со двора сиплый голос Абу-Кудаха, эмирского палача, именуемого в народе Яйцерезом: «За самые жильные корни его орехи из живота тяну, а он все стихи возлюбленной пишет… Вот же похотливый четырнадцатилетний шайтан! Тьфу!»
Пиздец был отчетливо написан на судьбе арабской вязью, и ноги ходжи сами собой попали в туфли с загнутыми носками.
– Понимаешь, Ходжа, – проникновенно сказал эмир Бухары, и вот так, запросто, присел на лежанку рядом с Насреддином, обняв его за плечи, – Дело же не в деньгах. Что мне тот кошель с золотом? Чаевые, такси. Хорошо же сидели – одалиски, хашиш, караоке, ребята из Аль-Бану… Ты взялся учить осла богословию. Помнишь, как я смешно скаламбурил – «бого-ословию»? Все посмеялись, кроме тебя, кстати. И все были довольны, мое Величество тоже. И что? Через две недели я узнаю, что во всех харчевнях и хамамах рассказывают, как остроумно Ходжа Насреддин наебал самого эмира Бухары, дескать, тот помрет раньше, чем придет время расчета по контракту.
Ходжа недвижимо обтекал водой с бороды.
– Я никогда не был против острых шуток со властью. Они привлекают к ней внимание, и в какой-то степени очеловечивают власть. Знаешь, я ведь недоимку по налогам с феллахов беру глазами. В прямом смысле. Серьезно, сначала коллектор вынимает один глаз, а через год – второй. Видел когда-нибудь блюдо человеческих глаз? А целый мешок? А руку туда засовывал? Как будто в мешок с чищеными устрицами залез, они круглые и скользкие, только запах другой – мясом пахнет, а не морем. Ты что, реально считаешь, что цена нашего спора – паршивый кошель золота?
Ходжа с хрипом и перегаром выдохнул.
– Это ты у меня шут, или я у тебя шут? Если я у тебя шут – то зачем ты брал плату? Если ты у меня шут – почему смеются надо мной? Идем, мудрец. Твой ослик ждет нас в стойле под гостеприимным кровом досточтимого ибн-Бубейи. Если твой осел не ответит мне на вопрос об ангсте и Большом Взрыве, мы напишем еще одну басню о твоих похождениях. Знаешь, ради такого случая Абу-Кудах Яйцерез даже помылся и выкрасил бороду хной – первый раз за двадцать лет.
– Воды, – сказал пересохшими губами, запутавшимися в мокрой бороде, Ходжа.
Гулямы из спецназа с готовностью подняли тазик.
***
-И-а-а-а! – ответил осел, не вынимая морду из ясел, в которых хрумкал рубленой гулямскими ятаганами капустой.
– Вот! – торжествующе заорал Насреддин, путаясь в халате, – Видишь, я учил его языку франков, светлый эмир, а у них «Ja!» значит «Да!» Итак, мой осел дал ответ на третий вопрос: «Является ли страх смерти проявлением одухотворенности адама свыше Аллахом, или же имманентно присущ любому живому творению, но не может быть им выражен», – ишак ответил «Да!»
– Мы на богословском диспуте, или на «Камеди Вумен»? – снисходительно спросил эмир. – Ответы твоего осла столь же скудны, как перси Наденьки Сысоевой, а их ожидание так же продолжительно, как ее ноги, да нарастит ей Аллах одно и продлит другое. – Эмир сладко зажмурился, предаваясь воспоминаниям, но тут же взял себя в руки. – То есть, с твоей точки зрения, осел разбирается в теологии лучше меня, верно? Тогда твоя судьба становится непредсказуемой, как амплуа Наташи Медведевой.
Эмир опять сладко прижмурился.
– Мы, в присутствии алимов и имамов, задали три вопроса твоему ослу, и каждый раз он отвечал «йа» на языке франков, включая вопрос о числе небесных сфер и именах предводителей ангелов. Абу-Кудах, спроси этого вислоухого богослова о четырех копытах – стоит ли отрезать яйца почтенному Ходже Насреддину? Мне кажется, я угадаю ответ.
Ходжа стоял, шатаясь на ветру шо сухе бадилля.
– Знаешь, Ходжа, ты мне начинаешь напоминать мой ноутбук, который, в основном, занят обновлением самого себя за мои же деньги. Ты оскорбил меня не тем, что поставил меня, как операнд с ишаком в один ряд, используя сомнительный оператор «или» – истинный владыка умеет смирять гордыню. И не тем, что попытался наебать на деньги – я казню каждые полгода по одному главному визирю за такие фокусы. И даже не тем, что вообразил, что я хоть на мгновение ока мог поверить в говорящего осла. Знаешь, чем ты меня обидел?
– Тем, что героем сказки станет Ходжа Насреддин, а не эмир, – белыми губами прошептал Ходжа.
– Ах, как жалко будет отрубить такую умную голову! – Эмир сокрушенно покачал чалмой. – Поверь, если бы ты не выебывался, как мой ноутбук, а просто делал то, за что я тебе плачу, тогда даже осел заговорил бы! Если не сейчас, то, по крайней мере, в назидательной притче, сочиненной тобой. Почему ты вечно лезешь своим персонажем в притчи про меня, за которые я плачу тебе солидные гонорары?
Ходжа посмотрел на осла. Тот уже дожевал капусту, развернулся к пустым яслам задницей и внимательно оглядывал Ходжу карими глазами.
– А знаешь, чем ты обидел меня, мазафака? – спросил осел. – Тем, что для тебя, сан оф э бич, все ослы на одно лицо, как ниггеры для белых. Как я ненавижу это ваше расовое превосходство, факин вайт треш. Че вылупился, ублюдок? Твой грязный ишак сдох три года назад, муслимский пис оф щит. Ты и меня считаешь своим рабом? А? А? Хочешь разобраться? Выйдем, поговорим, снежок? – ишак жутко ощерил крупные зубы.
– А-а-а! Шайтан! Изыди! – страшно заорал Ходжа, сделал шаг назад, наступил на полу халата и грохнулся спиной в пыль. Затем перевернулся, быстро пополз на четвереньках к жуткому Абу-Кудаху и вцепился ему в ноги, укрываясь под могучим брюхом дворцового палача.
– Позовите хабибов, пусть отворят кровь почтенному Ходже, – сказал эмир. – И принесут кальян с медом и хашишем. Все-таки, у старика здоровье уже не то, а я не хочу терять столь великого политического блогера, общественного деятеля и литератора. По крайней мере, пусть умрет не в Бухаре – какая слава тогда пойдет о нас?
***
– Большое спасибо, мистер Данки, – очень вежливо сказал эмир ослу. – Это было грандиозно. Знаете, слухи о восточной лести сильно преувеличены. И скажу вам честно – уже во втором «Шреке», к середине фильма, мне показалось, что вы немного переигрываете, эксплуатируя выигрышное амплуа. Но ваше перевоплощение в скакуна – это было потрясающе. Скажите, это дублер или компьютерный эффект?
– Соу-соу, – небрежно ответил осел, потягивая через трубочку ледяной шербет. – Корпус – три-дэ модель, моушн-капча с микшированием моих движений и андалузской «пура раса эспаньола», а лицо – наложение.
– Технология талант не заменит, – отметил эмир. – Но, тем не менее, ваши технологии потрясают.
– Технологии не главное, – серьезно сказал осел, хрупнув фундуком. – Конечно, они важны и нужны. Просто мы никогда не продаем то, чего у нас нет. Говорящих ослов, летающих крокодилов, стволовые клетки, полеты на Луну. Если мы это продаем – значит, у нас это есть. Вы знакомы с господином Мартином? Смотрите «Игру Престолов»?
Эмир трепетно кивнул, с благоговением закатил глаза к небу и сложил руки перед грудью.
– Okay. Я почти уверен, – продолжал осел, – Что противный старикашка давно уже дописал сценарий двенадцатого сезона, сложил все в сундук, и мерзко хихикает, представляя как после его смерти душеприказчики сообщат об этом публике. Иначе он не брал бы авансы у издателей. Только продавая уже существующие технологии можно оплачивать разработку последующих. А ваш противный старикашка… кстати, он не сильно пострадал? Мне не хотелось бы…
Эмир успокаивающе замахал руками.
– Okay. Никто не мешал ему за двадцать лет хоть раз набрать в гугле «говорящий осел», связаться с моим агентом и решить вопрос – тем более, имея на руках серьезный гонорар. Я знаю минимум четырех говорящих ослов из Пиноккио-клаб, и еще одну русскую ослицу из Валаамского монастыря – она не артист, но вполне компетентна в богословии ортодоксальной ереси. В чем проблема? Разве это фэйрплей – взять предоплату, и надеяться, что проблема сама собой рассосется за двадцать лет? Это популизм и обман. Поверьте, господин эмир, я взялся за это дело не только из-за суммы чека – хотя, буду честен, она меня впечатлила. Но если так, как этот старичок, будут делать все – говорящие ослы просто-напросто переведутся.
– Ковер-самолет подан! – сообщил появившийся в дверях гулям-спецназовец. – Четыре джина запряжено, и еще два в почетном эскорте, как велено. Подавать трап?
Эмир досадливо цыкнул, гулям исчез, как пар изо рта, а правитель Бухары улыбнулся самым чарующим из своих смайлов.
– Мистер Данки! Ковер будет ждать столько, сколько нужно. Не сочтите за назойливость, но мои дети просто обожают вас. А также жены и наложницы. И многие из евнухов, не говоря уже о визирях. Если вам не трудно…
– Оф кос, – сказал мистер Данки и окунул копыто в мисочку с тушью. – Давайте плакаты, господин эмир. Это ведь тоже часть технологии – и уж поверьте, в нашей сказке вы будете главным героем!
