Голова ампулы, або Глава из книжки (рид)

Я не прячу свои тексты, так все уже вы прочитали, так или иначе. Я не могу держать в сундуке буквы, прижимая их жопой на крышке с ключом в зубах. Ну и это тоже прятать не буду.Я же понимаю – зачем вы покупаете мои книги. Чтобы они были. Ловите главу.

– Горький, у тебя руки трясутся, – тихо заметила Тайра.

Я посмотрел. Факт. Они тряслись.

– Тайра, у меня руки трясутся, – потрясенно сказал я сквозь зубы с зажатым в них шприцом.

– А я тебе сколько раз говорила, не суетись под клиентом. Первый раз у всех трясутся.

– И у тебя тряслись?

– А я что, не человек?

Я ломал ампуле голову. Я делал это в жизни сотни и тысячи раз. Ампулы были какие угодно — с точкой, без, темные, светлые, круглые, бочонком. Я ломал их руками, об стенку, кухонной вилкой. Я их ломал автоматически, даже не задумываясь как это делается — как вы не думаете как правильно вытирать жопу. Я устраивал ампулоцид, ампуломор и ампулокост, ампулогеддон, блять! Если бы у ампул был разум и цивилизация, они бы объявили награду за мою голову.

Я оскалился, пошел на принцип, и раздавил в лапе четвертую ампулу дексаметазона, попутно порвав латексовую перчатку.

– Сука! Просил же укладывать только ампулы с точкой!

– Ты же сам укладывал, – грустно отметил Джексон.

Хорошо, что в машине целая упаковка. Я полез в медотсек, вытащил еще одну обреченную ампулу, вытащил нож, нашел на лезвии самое иззубренное место и зашуровал по шейке ампулы, как серрейтором. Потом осторожно надавил. Головка отвалилась почти сама.

Я затаив дыхание, выбрал в шприц.

– Зразу шесть кубов заряжай! – крикнула снаружи Тайра. – Это еще две ампулы сейчас сложат головы. И шприц пятерка. Переливать в десятку я с такими развеселыми руками не решился. Хотя, если отвести поршень до упора, еще куб влезет.

Я попытался впихнуть невпихуемое, перестарался, поршень выдернулся из шприца, и все оказалось на полу.

– Зарядил? К этой еще две по шесть антишока заряжай. – опять Тайра. – Три «триста». Осколки.

Я обреченно уперся башней в стенку медотсека. Да шо за день такой, блять! Не тряситесь, руки, ну вот нахуя вы так делаете? Я вам перчатки купил. Хорошие, тактические. Я вас салфеткой протираю. Ну пожалуйста, что вам стоит? Потом потрясетесь. То вы каталку выкатить не можете, хотя вчера сорок раз выкатывали, складывали, раскладывали и закатывали, то сложить ее, то ампуле голову отодрать.

Суки вы, а не руки.

– Не торопись, – орет Тайра, – Спокойно работай. Время есть. Они на подходе, еще минуты три есть.

Мне захотелось заплакать.

Через две минуты я вылез наружу с тремя шприцами-«десятками», заполненными наполовину, по шесть кубов. Руки перестали трястясь, зато дергался глаз. Тайра мурыкала с радейкой.

– Шо там?

– Первый тяжелый, под «сапог» попал. Потом двое, прапор и лейтенант полезли его вытаскивать, и под тот же «сапог».

– Без брони, надеюсь, полезли?

– Горький, а я смотрю тебе полегчало. Уже тупые шутки начались. Конечно в броне, только надеть ее забыли.

Мудаки. Нет, ну нельзя, конечно, говорить так о людях, бросившихся спасать своего товарища под огонь, но сколько раз говорено-переговорено… да еще понимая, что ты в прямой видимости гранатометчика. Не-е-ет, эта армия не сдается, хоть выплат ее лишай, хоть дисциплинарно еби — спартанцы вон в кино вообще голые воевали, в одних кожаных трусах. И ничего, почти победили. Так хуле нам?

Мимо нас проносится «таблетка». Тайра опять начинает интимничать с радейкой.

– Первого армейцы забрали, он совсем тяжелый. Пневмоторакс, уже голову перекосило, нет времени перегружать. Декомпрессионку в легкое воткнули и сказали что сами довезут, так быстрее будет. Так что нам двое остаются, прапор и летеха. О, а вот и наши мальчонки в коробчонке едут. Тащи пилюли.

Я заглядываю внутрь колесного экипажа. Оттуда на меня одним глазом смотрит голова в бинтах. Глаз подмигивает мне, и рот в засохшей крови сипит: «не ссы, братуха, вырвемся».

– Да я не ссу, – застенчиво отчечаю я голове, срезая шнурки берц с ног от этой головы. Голова ободряюще улыбается. Типа это меня уебало, а не его.

– Осколок в спине под кожей, близко к позвоночнику. – Озабочено говорит Тайра. – С этим я работаю, беги ко второму.

У второго сквозняк в бедре, уже перекрытый турникетом, что-то непонятное с кистью, замотанной шестистами слоями бинта, как пузо визиря шелком, и черный от крови пиксель. Родные пацаны настолько расстарались для командира, что даже поставили систему. От молодцы! Система до колбы залита кровью. Вместо того, чтобы капать вовнутрь, по системе течет изнутри.

– Артерия? – кричит Тайра, посветив фонариком.

– Нет, вена. Кровь как смола. И система правильно открыта. Блять, да шо это такое.

– Просмотри систему!

Знаете шо. Водопроводы пусть сантехники братья Марио чинят. Если шото в таких усповиях поломалось, его надо выкидывать нахуй и брать другое, исправное. Чинить надо в спокойных условиях, а не при свете налобного фонаря. Я выдергиваю систему с катетером, все равно придется вытаскивать, чтобы осмотреть болящего.

Режем пиксель, приподнимаем, загибаем, осматриваем. «Трехсотый» матерится.

– У этого тоже осколок в спине, – ору я Тайре. – Мизер парами ходит. Давай меняться, я тебе, как старшей, лейтенанта отдаю, а ты мне своего капрала. Баш на баш.

– Не пизди, Горький,- вежливо отвечает Тайра, – Все, мы поехали. Догоняйте. На связи.

«Тэчик» уходит из под прикрытия заброшеной автобусной остановки, которая хранит его от дурных осколков и плавно разгоняется в сторону Марика.

Я раздираю зубами пакет со свежей системой, собираю ее, прокачиваю колбу и зависаю с иглой над рукой страдальца.

Святой Гэндальф! Кто ж тебя так покрутил? Вены есть, толстые червяки змеятся под кожей, но мне надо хотя бы пять сантиметров по прямой, чтобы провести катетер. Я лихорадочно прощупываю обе руки, кисти, обратки — нет, сука, надо было таки меняться с Тайрой! Ладно, других рук у нас нет, пробуем.

Тыц, контроль, криво. Венфлон летит на пол. Второй. Тыц, контроль, криво. Нахуй. Тыц, контроль — не капает. Блять, вены еще и тромбированы наглухо.

– Да шож вы измываетесь, сука! – орет потерпевший. – Пацаны с первого раза поставили, а ты третий раз колешь! Пусть Тайра поставит, а ты нахуй иди.

Мне хочется показать ему «как поставили пацаны», но лезть за наполненной кровью капельницей в потемки неохота.

– Тайра уже ушла на госпиталь. А ты блять на войну поехал, или куда? Тут иногда больно бывает. У меня в «Синево» кровь на анализ брали, в кабинете при дневном свете — раз двадцать кололи. И то я не плакал. Лежи и не крутись, воин. – Тыц, попал, закапало. Закапало быстрее. Совсем хорошо закапало! Ебическая сила! Фиксирую катетер пластырем, и еще на всякий случай обвожу трубку вокруг пальца и приматываю эластическим бинтом. Ебал я в эти хитросплетения второй раз ставить.

– Поехали, – говорю пилоту. Пилот новенький, позвыного у него нет, только имя. – Едем в среднем темпе, ровно, не трясем, тормозим и разгоняемся плавно. Дорогу на госп в потемках найдейшь?

– Да я еще короче дорогу знаю, – оборачивается пилот. – Я же местный, из Марика. Мы еще раньше Тайры будем.

Я тяжко вздыхаю, и поясняю, что нам надо не раньше Тайры, а строго за Тайрой. Потому что если у передних машин что-то случится, то мы прикрываем им жопу. Поэтому едем как верблюды в пустыне караваном ходят, понял? Он все понял, а я понял шо он нихуя не понял, и вместо того, чтобы изучить ямы на дороге он запоминал перекрестки. А значит будем тормозить при ближнем свете в последнюю секунду перед колдобиной, и будет летать шановный пан парамедик по отсеку как горох в маракасе. А раненый будет матюкаться.

Ох, не нравится мне этот раненый.

– Больно, блять, пиздец! Дай шото. – Я разворачиваю аптечку.

– Тебе кололи что-то? – Ебу я, что мне кололи!

В машине бздит потом, химией и спиртом. Я принюхиваюсь к «трехсотому».

– Пил?

– Та тебя ебет! – орет раненый. – Ты шо мне, командир? Пил, не пил, не перед тобой отчитываться будуь Коли давай уже, клизма ебаная.

Я начинаю тихо звереть и объясняю, что если он бухал, то после «нормалдык ампулька» есть шанс остановки дыхания, и я в рот ебал потом полгода давать показания. Так шо его моральным обликом нехай занимаются жена и командир, хоть утопись в бассейне с водкой, а я на хую вертел свою жопу за его хотелки подставлять. Вот вколю для проформы какую нибудь хуйню, типа дексалгина — протокол выполнен, а ты скрипи дальше зубами, мудак, понял, да? Еще раз спрашиваю — пил?

– Вчора, – неохотно отвечает терпилец.

Я всаживаю шприц в предплечье.

– И нога болит.

Да шож у тебя все болит-то?

Ногу я уже осматривал, кровотечения практически нет, можно было даже не перебинтовывать. Но вот турникет побратимы затянули на совесть, до гангрены. Небось втроем закручивали, упираясь сапогами в стену. Оно и понятно, что больно. Я осторожно снимаю один тур, наблюдая за раной. Не течет, хорошо. Раненый выдыхает, как будто с него гирю сняли. Еще полтура. Не течет. Скручиваю еще половину — слегка закровило. Я фиксирую турникет и осторожно прижимаю к ране тампон.

– А-а-а! – орет мой страдалец, – Шож ты давишь, сука!

Крышечка терпения в моей голове делает последний оборот, и слетает с нарезки.

– Ма-а-алчать, бляа-а-ать! – ору я в ответ с инонациями подпоручика из «Белого солнца пустыни». Заебал, сука! Я давлю, потому что надо давить. Понимаешь, давлю, чтобы было надавлено. Щас я тебе бандаж положу, в нем есть давящий элемент. Понимаешь, блять, да-вя-щий! Угадай, нахуя он нужен? Чтобы давить, сука, чтобы дави-и-ить!

Я пытаюсь отдышаться.

– Так шо, обратно тебе турникет затянуть, чтобы нога отвалилась, или подавить немножко? Еще шото пизданешь — выкину нахуй из машины, пешком пойдешь.

Страдалец молча смотрит на меня круглыми глазами. Как-то не так он представлял себе айболитов.

– Вас бы самих подавить, гады, – тихо бурчит он. – Ага, выкинет он.

«Тайра — Горького», – оживает радейка: «Что у вас? Где сами, как пассажир?»

– У «Азовстали сворачиваем. Выебывается, скотина, – злобно отвечаю я в радейку. – Давит ему, видите ли, давящий элемент, пани командир. А должен не давить, наверное, а минет ему делать.

«Так выкидывай его нахуй из машины, пусть пешком идет» – сообщает радейка.

Я многозначительно показываю рацию потерпевшему. Слышал, что командование говорит? Отож.

«Передай ему, что у пана лейтенанта есть примерно минут пятнадцать, чтобы придумать сказку о том, как осколок входит в спину, минуя бронежилет. Скажи, что вариант «влетело через горло и вышло через жопу» не пролазит. Пусть говорит что через проем под лопаткой, а жилет был в спешке неплотно застегнут. Или как-то так, в общем пусть потратит время на полезные размышления, а не на обучение врачей. Потому шо тут буча, и если выяснится что он полез в прямую видимость, да еще приказом потащил за собой подчиненного без брони и шлема, то у ему будет пиздец размером с танк. Конец связи».

Я сочуственно смотрю на своего капризного подопечного. На всякий случай измеряю ему давление. Плохие новости отрицательно сказываются на здоровье.

***

Мы сидим с Фоксом на бордюре возле госпиталя и курим. Фокс трогательно сочувствует мне.

– Ты слышал, шо он учудил напоследок? Куда говорит, ногами вперед везете!

– А ты?

– А я сказал шо такой протокол, и шо с какого хуя он политрук, если такой суеверный? Если черная кошка дорогу перебежит — они там за пуговицу держатся, или колонну разворачивают?

– А он?

– Та пашол он нахуй. Такие раненые пошли, шо самому поубивать хочется. А ваш как?

– Наш молодец. Всю дорогу анекдоты рассказывал. Слушай, у тебя две гривны есть?

Я вяло нашариваю в кармане полтинник и протягиваю Фоксу.

– Да нет, мне для кофейного автомата. Пять есть, надо еще две. Ладно, сиди тут, я через дорогу сбегаю.Там в магазине готовят. Тебе какой?

– Двойной эспрессо. Один сахар.

Фокс убегает в темноту, а я смотрю на руки. Ну, тряситетесь, гады, настало ваше время! Гады не трясутся, гадам уже все равно. Гады хотят, чтобы с них сняли тактические перчатки с «костями», медицинский латекс и оставили в покое. Фокс отдает мне стаканчик и раскуривает две сигареты.

Из госпиталя выходит Тайра и присаживается напротив меня на корточки. Ей трудно с оперированным бедром, но я встать вообще не могу.

– С первым боевым, Ангел. Ты молодец. Серьезно. Сначала заметался, а потом все четко. Если не заметить, что у тебя руки дрожат — и не подумаешь, что первый.

И гады опять почему-то начинат трястись, расплескивая кофе.