Новый Год мои рабуськи Прасковья и Аксинья ожидали с нетерпением.
Нарезали из туалетной бумаги снежинок, а еще нарисовали снежинки зубной пастой на окнах. Пальцами. И дописали «С Новым Годом!» Но, поскольку рисовали на стеклах с наружной стороны, (чтобы паста скорее замерзла и не отколупывалась), и сохраняли луганскую грамматику, получилось что-то про «!мордор мне в нос» – не дословно, но как-то похоже.
Я сразу сказал, что елки не будет. Потому что дорого, негде ставить, и все равно потом выкидывать. Девки стали хлюпать носами, но я сказал – нет. Ни к чему это баловство. Да и игрушек у нас дома нет, все отправили бойцам в зону АТО. Им там нужнее.
Ну и стал наряжаться на бандеровский корпоратив. Френч, сапоги, кепка-бандеровка, все как положено. Рабуси мои тоже куда-то собираются. Аксинья щеки буряком нарумянивает, Прасковья портянки мотает. «Куда намылилось, рабство?» – спрашиваю. «За водой на Днепр».
И я не почуял неладное, старый дурень.
В общем, наскакались, назиговались от души, пели наши старые бандеровские песни, устроили новогодний салют из трофейного «Града», который никогда не заезжал в Украину. Поскольку все были в говно – развозку на бронетехнике руководство организовало. Но водилы, судя по всему, оказались тоже в говно (или порулить давали?) – поэтому хочу от лица организации принести извинения киевским коммунальным службам, и пообещать, что сбитые столбы мы поставим на место. Сразу как закончится война.
Привезли меня домой, я деактивировал МОНку на входе в подъезд, поднялся наверх, зашел в квартиру, нашарил выключатель, включил свет и чуть не заорал от ужаса.
Я в лесу, блять! В натуральном! В зимнем!
Меня через дверь квартиры в какую-то ебаную Нарнию телепортировало! Выключил свет, сделал вдох-выдох, опять включил – та же хуйня! Лес, и все тут. Хвойный и заснеженный.
Все, думаю, допился. Щас с дерева белочка слезет и скажет ласково: «ну что, скучал без меня?»
Вместо белочки из-под елки выползают мои аленушки, одна другую подталкивает в бок и шепчет: «Я же говорила тебе, что батюшка не рассердится». Я еще ничего не понимаю по содержанию этой галлюцинации, но по форме уже догадываюсь, шо эта вся невообразимая хуйня как-то связана с этими двумя стервами, и с рычанием двигаюсь к ним. Они с визгом скрываются в лесу, я бросаюсь ловить их между деревьев, за вторым деревом спотыкаюсь о ведро с песком и налетаю головой на бетонную стену. Нокаут.
В общем, пока я беззаботно скакал и зиговал, это две жульбанки решили таки йолочку добыть. Здраво прикинув, шо на елочные плантации и обратно они до утра пешком не обернутся, топора у них нет а ножом пилить заебешься, решили трусить местные ялынковые базары. Пока Аксинья отвлекает своей молодостью, здоровьем, неподражаемым степным акцентом и натуральной буряковой косметикой елкопродавца, Прасковья, разломав сзади забор, тащит хабар.
Первый раз, говорят, сильно боялись шо попалятся. Но потом луганская здоровая воровская натура взяла верх, и свой страх они утратили вместе со стыдом, стали грабить с размахом. Я не знаю – сколько они елок притащили, потом посчитаем. Но последняя ходка была «много», а это значит «больше десяти», потому что больше десяти у них все называется «много». Я даже не представляю на что это было похоже, думаю на трейлеровку на лесоповале. И Слава Украине, шо в этом году у нас Новый Год без снега, потому что по этой колее в снегу нас бы и вычислили.
Сначала они хотели излишек елок продать, но потом вспомнили, шо с момента кражи елки, согласно «Кодексу Тымчасово Поневоленых» становятся формально хозяйским имуществом, и они не имеют права им распоряжаться. Поэтому решили установить в квартире весь урожай елок.
– Ага, а спиздить елки вы имели право? – вяло спросил я, прикладывая к голове мокрую тряпку. – Согласно кодексу поневоленых?
Тут они поняли, что порки не будет, повеселели, и объяснили, что для себя спиздить елки они не могут юридически, поскольку не являются субъектами права. Они же типа имущество! Поэтому формально спиздил елки я, как их рабовладелец, а они только реализовали мое невыраженное желание. Что является прямой обязанностью раба, согласно все тому же «КТП». А то, что я сказал «нет» – это не считается, ибо прямого запрета не было, был запрет с условиями. И перечислили мне: дорого? – так вышло не дорого. Негде поставить? – так поставили же. Выбрасывать? – так можно не выбрасывать, а так и жить. И до весны есть чем топить, кстати.
Сука, всего за два месяца столичной жизни умные какие стали! Читают по складам, а кодекс знают лучше меня. Надо будет у них позабирать лишние книжки.
– Ну а игрушки? – спросил я. – Последний пункт? Чем украшать будем?
Тут рабуськи радостно потащили меня на кухню и показали мне тазики с чисто вымытой морквой, картоплей и буряком.
– Чо, винегретом елки украшать будем? – я уже ничему не удивлялся. – Тогда еще лук надо.
Оказалось, нет. На моркве делаются продольные надрезы, потом она крошится поперек, получаются прикольные звездочки, которые можно развешивать на нитках. Я вспомнил, что в детстве такой суп ел, «со звездочками». Картошку резать нельзя, она чернеет. Поэтому красится серебрянкой целиком. А буряк и красить не надо, за хвостик повесил, не хуже гэдээровского производства получается.
– Ну вас в жопу, – устало сказал я, – Делайте шо хотите, папуаски луганские. Хотел же взять в рабство двух бабулек, девяносто четыре и сто дванадцять год. Может, они бы уже квакнули от старости, да и я бы освободился. А теперь все, батюшка устал и пошел спать в лесу. И шоб ни одна рядом ветка не хрустнула.
Девки завизжали, полезли целоваться и крошить игрушки для йолки. То есть, для всего соснового бора, будь он неладен.
***
Новый год мы встретили душевно. В семейно-рабском кругу, как древние кельты.
Как обычно, только стемнело, Хунта нам выключила электричество, но телевизор у нас запитан от велогенератора, а на полянке мы на противне развели костерок. Грелись, пекли на палочках картошку прямо с елки (предварительно отколупав серебрянку) и спивалы наших добрых народных украинских писень. Типа «Сирко собака мий, Сирко собака мий, собака» и «Зробы мени хип, зробы мени хоп, зробы мени – а! – зробы мени хип-хоп!»
(Вообще, культура хип-хопа прошла мимо моих рабусек, вытесненная луганским национальным шансоном, и они теперь радуются как дети, открывая для себя новые пласты мироздания.)
Потом в Москве, как обычно начался фальстарт Нового Года. Главный кацап желал другим кацапам всего хорошего. А мы им пожелали всем сдохнуть в этом году и чокнулись за это. И, поскольку главный кацап желал всего хорошего неискренне, потому что его в принципе заботит только хорошее лично для него, а мы желали сдохнуть искренне, от всей души – сбудется, скорее всего, наше пожелание.
Потом мы играли в лесу в прятки, а потом наступил Новый Год и заиграл Гимн. Прасковья крутила велогенератор. Я стоял, прижав правую руку к груди, и подпевал. А Аксинья дико скакала, размахивая бенгальскими огнями, и кричала: «москаляку на гиляку!» И это были одни из самых чудесных моментов в моей жизни.
Аксинья таки доскакалась до гиляки, зацепив бенгальским огнем на гиляке кусок ваты. Вата загорелась, за ней полыхнула хвоя, и я, признаться струсил – если кто видел лесной пожар на природе, то представьте себе его в квартире! Сорок с чем-то елок, и пожарной авиации сюда никак не протиснуться.
Но играл Наш Гимн, и я не мог шевельнуться, чтобы организовать тушение. «Да и хуй с ним», – думал я: «Нехай горыть. Нация понад усе!» Аксинья стояла, разинув рот, и смотрела на разгорающийся верховой пал, шо та дура из песни «Горила сосна палала, пид ней дивчина стояла», а Прасковья, скрипя зубами и нервно оглядываясь, только наращивала обороты на велогенераторе, чтобы Наш Гимн гремел громче.
Но как только отзвучали последние аккорды (и ни секундой раньше!) Прасковья пантерой сорвалась со своей педальной галеры, вырвала пылающую елку из крепления, выбила комлем окно (то самое окно, с «Мордором») и выкинула растение из хаты.
Елка, кувыркаясь, полетела вниз, с искрами ебнулась об асфальт, и вокруг нее сразу стали собираться бомжи – греться и объедать морковные звезды. А мы стояли втроем возле окна, я и мои рабуськи-барабуськи, ежились от ветра и смотрели вниз.
– За шо я люблю нашу Украину, – откашлявшись от дыма сказала Прасковья, – За то шо все в ней с умом устроено. Все для человека. Вот если бы у нас был такой длинный гимн, как у кацапов – сгорели бы все нахуй.
– Как год начнешь, так его и проведешь, – виновато сказала Аксинья. – Мы сразу послушали Наш Гимн, а потом стали жечь вату и выкидывать ее к ебеням. Значит, весь год так будет.
– Не матюкайтесь, соплюхи! – строго сказал я им, и поцеловал их в макушки. – Бо выпорю. Рано вам еще про такое. Давайте искать фанерку, чтобы окно заколотить, а потом за стол. Еще сладкое впереди. И подарки.
И мы пошли искать фанерку, а потом дарить подарки.
***
Аксинья подарила мне сделанную от руки открытку, а Прасковья таки доделала варушки из безвременно усопшего кролика. А я им подарил коньки – по одному коньку на каждую, чтобы катались по очереди и не ссорились.
Потом я сказал, что их подарки отправлю бойцам в зону АТО, потому что детские рисунки и теплые варушки – это самое то, что им надо. А рабуськи сказали, что они тогда и свои коньки бойцам отправят.
Не знаю, честно говоря, нахуя им там на фронте женские фигурные коньки 37 размера? Но, думаю, остро заточенным коньком в умелых руках можно натворить тех еще новогодних чудес. Ну если, блять, у нас нет возможности подарить бойцам «джавелины», а те, у кого есть такая возможность – те не мычат и не телятся??? Нехай у бойцов хоть коньки будут.
С Новым Годом! Слава нам, пиздец ворогам.