Катедра ин да Харьков, поэтому недельки две с лекциями по раковедению будут перебои. Но надо войти в понимание, тут вам не цацки-пецки, дела в городе Ха происходят максимально важные и необходимые для построения правильного будущего. Не все ж убивать, надо и о жизни думать.
А кроме того, любая работа, отвлекающая от раководства, по сути является отдыхом.
***
Когда я впервые оказался в Цитадели, магистров на месте не было. Большой Билл, как обычно, носился по миру, гоняя Безносую острым и хромированным железом повсюду, где застанет, а Хранитель заседал в конклаве за морями, внимая старшим и наставляя юных.
Так что я в тот раз даже не понял, что осадная суета гарнизона внутри Цитадели – как раз самое, что ни на есть затишье и спокойствие по местным меркам. Я вообще тогда мало что понимал в кардиохирургии (если допустить, что я сейчас в ней что-то понимаю), и изрядно стеснялся бегающего вокруг персонала. Люди важным делом заняты, а тут какой-то писатель забрел. Писать все умеют, а вот ты попробуй сердце остановить и запустить, в промежутке ловко заштопав его в нужном месте. Слабо?
Тем более что попал я туда практически случайно – вездесущая Кира-из-Лампы отловила меня в Сети, где я болтался в праздности, распродав наконец-то книгу, и предложила посетить Цитадель, раз уж все равно еду в Харьков на встречу с читателями.
А с судьбой не шутят.
Я стоял и мялся в вестибюле, а затем внезапно материализовалась Кира, провалившаяся прямо в вестибюль откуда-то из параллельного слоя реальности, и на правах коменданта Цитадели утащила меня в свой «холл оф глори», где на стенах висели отрубленные рогатые головы демонов и ржавые трофейные мечи.
Кира перечисляла имена поверженных демонов – всяких лаутенбахеров, эйзенменгеров и фалло, призывая в пентаграмму неведомые стенозы, коарктации и атрезии, воздух от ее заклинаний в кабинете потемнел и заискрился, а мне стало еще грустнее. Чувствовал я себя как самозванец в соломенной короне и с картонным мечом. Какой я к черту писатель, если не могу постигнуть не то что полный дефект предсердножелудочковой перегородки, а даже частичный этот самый дефект?
Позже Кира-из-Лампы призналась, что чувствовала себя примерно так же – сидит бородатый писатель и с напряженным интересом понимающе кивает головой. Кто его знает – о чем он думает? И что ему рассказывать? К счастью, Кира еще не знала, что самое понимающее лицо у меня бывает тогда, когда я ни черта не понимаю.
А затем мы пошли смотреть Цитадель.
Я стоял в наполовину отремонтированном кабинете, из потолка которого торчали провода, а из пола некая железная дугообразная конструкция, одновременно похожая на деталь от баллисты и пилотский ложемент Жокея из фильма ужасов «Чужой» режиссера Ридли Скотта, и гадал – каким образом эта подкова помогает спасать жизнь? О том, что это очень важная штука, я только что узнал от Киры. Я с пониманием постучал по железяке кулаком, и опять глубокомысленно кивнул – круто, мол, хорошая подкова, годится. Кира обрадовалась, а я выдохнул с облегчением.
В самом центре Цитадели, ее Святая Святых, я посмотрел на непонятную работу мага-техника, суетящегося перед целой мозаикой мониторов, как в телеателье. Я увидел через стеклянную стену замерших над белой простыней неподвижных Паладинов, ведущих уже многочасовой бой с Безносой и ее демонами. Не в силах понять что происходит – я опять сказал «круто», и опять обрадовал глубоким пониманием Киру. По-моему, такого сведущего в кардиохирургии писателя она видела в первый раз.
С уважением потрогал свинцовый фартук, весом с бундесверовский бронник класса «шесть плюс», одобрительно отметил, что он тяжелый, и начал посматривать на часы. С одной стороны вопросов у меня не оставалось, а с другой поджимало время, и было пора двигать на обед, чтобы не встречаться с читателями голодным – это вредно как для писателя, так и для аудитории.
И только потом я зашел в палату, где сопели живые души, только что вырванные магами и рыцарями Цитадели из пасти Безносой. И здесь у меня по-настоящему заболело сердце. Хорошо, хоть в кардиоцентре, а не на улице – это гарантировало немедленную помощь и высокую вероятность положительного исхода.
Души были небольшие, если не сказать крошечные. Самая маленькая душа была размером чуть больше ладошки, исчисляла свой срок в этом мире неделями, а провода, обвивающие ее, делали ее похожей на управляемую куклу. Я подошел немного ближе, присмотрелся, душа подергала маленьким носом, открыла-закрыла рот, затем изволила продолжить сон.
И я увидел Цитадель такой, какой она есть на самом деле: спасенные, спящие под бдительной охраной в послеоперационном санктуарии. Раздавленная рыцарским сабатоном гадина-гипоплазия, скорчившаяся в углу. Латники-хирурги в операционной, рубящиеся насмерть за жизнь с демонами Безносой. Неприступные замковые стены, ощетинившиеся осадными ангиографами, оксигенаторами, хирургической сталью, боевыми лазерами и прочими невероятными машинами – включая ту самую гигантскую железную подкову, смысла которой я не мог постичь, даже постучав по ней.
И я понял, что мне обязательно придется вернуться сюда. Потому что – разве бывают замки без бродячих менестрелей? Должен же кто-то об этом сложить если не сагу, то хотя бы песню.
Правда, как водится, понимание улетучилось сразу после обеда. События и впечатления помчались, перепрыгивая друг через друга – эфир, встреча, поездка в Днепр на машине с водителем, вписывавшего болид в повороты плотно, как руку в лайковую перчатку – да еще оказавшемся сыном легендарного Комбата. Опять встречи, опять эфир, встреча с коллегой…
Так что домой я приехал, практически стерев из памяти воспоминания о Цитадели.
А потом пришло письмо от Киры-из-Лампы. Магистры собираются в Цитадели, Хранитель уже на своем месте в башне, а Большой Билл прилетает через месяц со своей кочевой бандой, набранной по всему свету, и есть хороший повод, чтобы сложить о Цитадели, если не сагу, то хотя бы песню.
Я вспомнил весенние флаги над стенами твердыни – белые и зеленые, цвета Надежды и Жизни, цвета докторских халатов. Действительно, судьба.
– Собирай чемоданы, – сказал я Значку. – Я еду в Цитадель.
– Куда? – уточнила Значок.
– В Харьков.
– Надолго?
– На две недели.
– Значит, большой чемодан, – с пониманием сказала Значок. Она разбирается в таких вещах. – И когда выезжаешь?
– Скоро. Через месяц.
Значок фыркнула, и уткнулась обратно в планшет. Ну, вот как ей объяснить, что через месяц в таком деле – это очень скоро?
Ночной поезд лучше дневного, потому что в нем есть выбор – спать или не спать, а не только выбирать между страданием с закрытыми или открытыми глазами. Я выбрал опцию «не спать», и начал думать о Цитадели.
Где-то далеко садился на полосу тяжелый турбовинтовой дракон со спящим в кресле Большим Биллом. Правда, иерархи такого уровня никогда не спят полностью, они, как дельфины, дремлют одним полушарием мозга, второй половиной личности разбирая на части прошлое и конструируя будущее.
В грузопассажирском отсеке дракона, цепляясь за амортизационные сетки, болталась на воздушных ямах команда Билла – наемники жизни и лекари удачи, набранные со всего света. Кто-то правил перед высадкой на оселке холодный скальпель, кто-то дописывал неровным почерком на планшете письмо далекой жене, а кто-то рисовал на лице зеленкой и йодом камуфлирующие полосы. Они знали свое дело и ждали только касания земли, чтобы вступить с крыльев в бой.
В самой высокой комнате Цитадели адептки облачали Хранителя в хрустящие облачения цвета весенней ольхи – серебряные, как надежда, и зеленые, как жизнь. Адептки старались уберечь от касаний праха земного распростертые стерильные длани Рыцаря.
Сшивая слои бытия в целое, замерла в своем убежище пребывающая везде одновременно Кира-из-Лампы.
Глубже, ярусом ниже, но все еще выше грядущего сражения, в своем капонире склонился над панелями маг-техник, гоняя на жидкокристаллических гранях волшебного кристалла трехмерные модели сражения. Красные и зеленые пойнты обозначали предположительные места прорыва противника и группировки резервов.
Над запретным для всех живых полем боя, окончательно расставляя марки и стрелы, стояли Паладины в тяжелых освинцованных доспехах. В их руках мерцала холодная хирургическая сталь. Паладины ждали команды. Их оруженосцы держали в руках хирургические зажимы с марлей и ватой – чтобы вовремя убрать пот с лиц утомленных бранью воителей.
Поле боя было длиной примерно шестьдесят сантиметров вдоль, и было ему от роду два месяца. Поле боя спало под наркозом.
В тихих коридорах Цитадели замерло ополчение, нервно сжимая в руках рукоятки медицинских каталок и ручки швабр – если враг ворвется в Цитадель, драться до последнего будут все.
Между гардами, по коридорам, задыхаясь, пробегали последние разведчики-диагносты в легких, разодранных в клочья вражескими стрелами кожаных панцирях. Дознатчики поспешно передавали засургученные пакеты с последними анализами и разведданными лекарям-прорицателям. Глаза провидцев загорались белым светом, и они, перебирая тонкими пальцами пергаменты донесений, шептали что-то на иных языках в наушники магу-технику и Паладинам.
Техник разворачивал картину в волшебном кристалле, а рыцари согласно кивали тяжелыми башнями шлемов с наростами оптических усилителей, и совсем немного, почти незаметно для человеческого глаза, смещались относительно друг друга над кусочком плоти в разрезе ткани, перестраиваясь для атаки.
Во дворе Цитадели завыл на луну замковый пес. Чего уж тут – если в бой идут все, значит все.
Время.
– Время властно над всеми, – сказал Хранитель Цитадели голосом холодным, твердым и прозрачным, как горный хрусталь, – И все люди смертны. К каждому придет Смерть – но в свой срок. А до срока ей места здесь нет. И вернется она сегодня в логово свое без добычи.
Хранитель свел над головой стерильные руки, хлопнул ими, соединяя чистое с чистейшим, и возвестил: «Surge et vade!»
В ответ над шпилем башни Цитадели, высоко в небесах, куда не залетает даже Кира-из-Лампы, бесшумно разорвалась ослепительная молния. Выхватила из тьмы два воинства, стоящих друг напротив друга под секущим косым ливнем – лица в белоснежных марлевых забралах и морды в могильной ржавчине.
Затем постепенно, наращивая мощь, как раздвижная дверь на колесиках, за молнией накатил гром, в конце своей дроби уже вминающий грохотом подушку в перепонки.
***
– Вставайте, скоро выходить! – перевела заклинание на понятный язык проводница, придерживая дверь купе, которой только что изо всей силы грохнула о косяк проема. – Харьков через полчаса.
– «Встань и иди» – услышал я. – Встаю и иду. Чай буду.
Я встал, выпил паровозный чай и вышел на перрон.
