Живут же люди (парт оне 18+)

ГЛАВА ПЕРВАЯ. АЛИНКА И ЕГОРОВЫ

Мечты иногда сбываются, если очень сильно захотеть.

Но обычно сбываются через задницу. Не так, как мечталось. Ждешь, например, принца на белом коне, который увезет тебя из замка дракона, а принц приезжает, трахает тебя в рот и в задницу, платит твоему дракону сорок евро за услуги и уезжает на своем коне, оставив на память только потертую промежность.

На этот раз был не принц на коне, а какой-то Шрек верхом на своем друге-ослике.
Поцарапанный, явно прокатный RAV4, и дедушка — наверняка, сорока лет, а может там и все сорок два. Шрек долго пялился на Алину и копошился внутри тачки — деньги, что ли, пересчитывал? Потом решился.

— Камон, — сказал мужик из машины. — Иди сюда.

«Русский», — подумала Алина и подошла к машине, виляя задницей в короткой юбке. Оперлась на стойку двери джипа. За русский язык могли больше заплатить. А могли не заплатить вообще, да еще и по морде дать, в добрый путь. Тут уж как повезет.

— Хау мач, киця?

— Смотря, что делать. Минет — пятьдесят ойро, классика будет…

— Садись, — сказал мужик, утвердительно кивнув головой. — Минет. За пятьдесят. Устраивает

Тут бы и испугаться Алине, если человек, говорящий на русском, не торгуясь, соглашается сразу, даже если ему явно десятку сверху накатывают. Но датчики сигнал не подали, и острый носик с легкой горбинкой ничего не почуял. Эх, Алинка, Алинка, дурная ты голова…

Алина уселась в машину, спрятав длинные ноги под торпеду, и уставилась на клиента.

— Как тебя зовут? — спросил Шрек.

— Как хочешь, — ответила Алина, — Марго, например. Ну? Расстегнуть тебе?

— Что «ну»? — сказал клиент. — Через двести метров заезд за заправкой. Там и отсосешь. Не на дороге же строчить, чтобы немцы из транзитных фур пялились.

— Нет, так не пойдет, — сказала Алина, высматривая через окно Михася. — Мне отъезжать нельзя.

Шрек щелкнул блокировкой дверей и тронул машину вперед. Алина напряглась.

— Я спросил, как тебя зовут. Когда я спрашиваю, положено отвечать. Не «например», а фамилия-имя-отчество.

«Полиция», — подумала в панике Алина: «Где же этот сраный Михась, когда он нужен? А если полиция — то почему тогда по-русски спрашивает?»

— Документы есть? — спросил огр за рулем.

— Нет. Съездить за ними надо. Или сейчас я другу позвоню, он подвезет. — Алина улыбнулась и полезла в сумочку за телефоном. Странный клиент ловко и точно цапнул ее за запястье.

— Сиди, не дергайся. Потом позвонишь, когда я разрешу. Пастух твой где?
Алина сама хотела бы знать, где ее «пастух», бросая взгляды по сторонам. Небось, опять «отошел» в сопли, закатав левый рукав и уткнувшись лбом в руль. Шрек вздохнул, достал из кармана какую-то бумажку, протертую на сгибах, развернул ее и ткнул в лицо Алине.

— Это ты? Только не ври.

Алина всмотрелась в затертый черно-белый принт, и задохнулась.

«Пропал человек. Двенадцатого марта ушла из дома… « Когда оно уже было — это двенадцатое проклятое марта? Сколько лет назад? Когда была эта коричневая курточка и светлые брючки? В какой жизни? Только сейчас она поняла, что вляпалась во что-то страшное и необратимое. Такое, которое бывает у нормальных людей только раз в жизни, а ей, почему-то, достается постоянно.

— Ага. Я понял, — отметил Шрек, гладя на Алину, — Значит, мы по адресу заехали, Марго Игоревна Селифанова. Тогда я тебя Алиной буду звать, раз ты говоришь «как угодно».

— Вы из полиции? — пролепетала девушка.

— Я из бандиции, — сказал жуткий клиент. — Полиция не при делах, а милиция наша уже на месте, дожидается. Откинь сидение, там внизу рычажок, ложись так, чтобы не было тебя видно снаружи, и лежи тихо. Да, бери теперь телефон и звони своему «другу». Нет времени его ждать. Скажи что у тебя проблемы, пусть срочно подъедет. Давай, ты же сама хотела позвонить. Лишнего только не пизди. Скажи, полицай тебя трясет. Новенький.

Алина набрала номер, сказала Михасю несколько слов, и протянула дешевую трубку страшноватому Шреку.

— Говорит, вам дать…

— Скажи, что пан полициант не хце по телефону пиздеть. Пусть сам сюда едет разбираться.

***
На дороге несколько раз грохнуло, очень знакомо и страшно. Потом еще и еще. Затем задняя дверь машины открылась, и в нее просунулась голова симпатичной женщины с короткой стрижкой. Женщина наклонилась над лежащей на откинутом сидении полумертвой от страха Алиной.

— Ого, вы тут развалились, как на пляже. Не пролезть. Егоров, держи пистолет, я с другой стороны сяду. За ствол только не бери, горячий. Слушай, черт знает с чем работать приходится. Я больше из такого говна стрелять не буду. Ты бы еще рогатку мне дал. Давай в другой раз свое возить? На чем мы экономим, Егоров?

Женщина передала пистолет Шреку, который тут же его куда-то убрал, обошла машину, села с левой стороны на заднее сидение и сказала: «Все, поехали!»

— Вы убили его? — не веря происходящему, спросила Алина

— Кого убила? — удивилась женщина? — Этого? Зачем? К рулю пристегнула, колеса продырявила, и телефон с ключами отобрала. Еще двери заблокировала, пусть отдыхает. Ты что, испугался, рыжик? Ну, иди сюда, белочка, не бойся.

Женщина светло и ясно улыбнулась, показав симпатичные ямочки на щеках, и Алина поняла, что заднее сидение джипа — единственное безопасное место в мире. Где ей если что-то и будет угрожать, то только не от этой брюнетки, маленькой, ладной и доброй, с круглыми коленками, обтянутыми летними джинсиками, Доброй женщины, которая прострелила все колеса сукину сыну Михасю, все его чертовы колеса, и пристегнула его к рулю в собственной машине.

И с нехорошим пистолетом, который она спокойно отдает своему Шреку. У нее таких пистолетов дома, наверное, целый гардероб. Как в магазине. Рядом с туфлями лежат, подобранные по цвету. Лучше бы, конечно, она Михасю голову прострелила, или подожгла машину с этим ублюдком внутри, на прощание, но и за пробитые колеса спасибо.

Светя в лобовое стекло трусами из-под задранной короткой юбки, и всхлипывая, Алина полезла на четвереньках на заднее сиденье, самое безопасное в этом мире место.

— Да сиди уже ровно, — раздраженно сказал Шрек, крутя руль. — Или скажи, я остановлюсь, сиденье поднимешь, пересядешь. Чего ты тут ползаешь, как таракан по умывальнику?

— Не рычи, Егоров, — строго сказала женщина, обнимая трясущуюся Алину. — Не пугай мне ребенка. Вообще уже озверел. За дорогой следи.

— Куда вы меня везете? — спросила Алина.

— Сначала в Познань, — ответила женщина. — Там мы тебя отщелкаем.

— А?… — опешила Алина. — В каком смысле?

— В прямом, — сказал Шрек. — Есть тихая точка, надежное место, со всем необходимым оборудованием. Мы там тебя отщелкаем. И никто о тебе больше не узнает, никто тебя не найдет. Одной шлюхой больше на трассе, одной меньше — кто тебя, придорожную блядь, искать будет?

Алине стало плохо, и она чуть не описялась от ужаса.

— Егоров, за речью следи, — строго сказала добрая женщина, и погладила Алинку по рыжим кудряшкам, — Фотографии твои, белочка, отщелкаем. Вклеим в бланки паспортов. Потом нашу машину заберем, и домой поедем. А твои мудаки тебя не найдут, тут Егоров прав. Завтра вечером будешь дома.

— Почему? — сказал пересохшими губами Алина, пытаясь одним словом спросить обо всем.

— Потому что Егоров когда-то обещал тебя найти и вернуть домой, а он упрямый как баран.

— Око за око, зуб за зуб, — непонятно отозвался Шрек за рулем. — Жизнь за жизнь. Так и разойдемся.

Алина испугалась непонятного, заревела и уткнулась доброй женщине в блузку.

— Ну-ну, — сказала женщина, — Вот еще, разнюнилась. Ты есть хочешь, кстати, рыжулечка? У меня бутерброды есть. Егоров, пакет с едой дай, и салфетки из бардачка достань, у нас тушь уже за майку течет…

***
Чудес не бывает.

И дома у Алины больше не было. Дверь открыл какой-то небритый джамшуд в шортах, спросил: «Чиво нада?», а после первого же вопроса Егорова попытался захлопнуть дверь. Егоров был готов к такому развитию событий, и дверь захлопнула джамшуда в обратную сторону первой. Обитатель квартиры оказался на кухне, распластавшись на линолеуме и прижимая к груди сломанное запястье.

— Я тебе не рекламный агент на побегушках, абдулла, — сказал Егоров, ставя чайник на плиту и щелкая зажигалкой. — Чтобы ты дверь передо мной захлопывал. Ты еще раз дверь захлопни, я тебе челюсти так захлопну, что питаться ты будешь исключительно внутривенно глюкозой. Где бабка? И не петляй мне тут, щас чайник вскипит, попьешь прямо из носика.

— Какой бабка? — окровавленным ртом спросил поселенец.

— Подожди, Егоров, не нервничай, — сказала Егорова-Егорова, присаживаясь на корточки перед потерпевшим. — Я с ним сама поговорю. Слушай, человек. Где женщина? Которая хозяйка помещения? Селифанова ее фамилия. Вот ее внучка родная стоит, она домой приехала. В колледже училась за границей, теперь вернулась. Что ты тут вообще делаешь, в чужой квартире?

— Купил.

— У кого?

— Не знаю.

Егорова-Егорова вздохнула и поднялась над покалеченным самозванцем.

— А ты мутный, однако… Ладно, идем документы на квартиру смотреть. Егоров, ты чайник пока не снимай с плиты. Пригодится. Если будешь чай делать — мне без сахара. Только чашки хорошо помой. Рыжбанчик, ты не волнуйся. — Алина покорно кивнула. — Сейчас мы во всем разберемся. Все будет хорошо, белочка.

***
Из комнаты грохнул падающий сервант, затем раздался вопль. Потом еще что-то загремело и покатилось, как будто Буратино закатывали в ковер, предварительно обломав ему нос для удобства кантования. Егоров посмотрел на Алину и пожал плечами, разливая кипяток по чашкам.

Алина поежилась.
На кухню зашла Егорова-Егорова, злая и озабоченная, без своих ямочек на щеках. Сняла с руки кастет, подаренный Егоровым на день свадьбы. Затем опомнилась, мягко улыбнулась Алине.

— Сложно все, Егоров. Третья-четвертая перепродажа. Бабка уже усопла. Три года как. Доказать что-то будет трудно, у Алинки документов нет, вообще никаких, кроме наших картонок. Откуда знать, что это она — Селифанова Алина Игоревна? Тем более что она теперь не Селифанова, а Кудрикова. Новый фальшак делать? Так это тебе не границу разово переехать, документы будут серьезно смотреть. Или честно решать? Тогда уголовное дело надо открывать. Со всем вытекающим. Столько же еще времени пройдет.

Егоров тяжко задумался.

— Может его — того? — спросил по размышлении Егоров. — А там решим… Сейчас он все, что надо, подпишет чайник уже вскипел…

— Ну и что? — резонно ответила Таня. — Завтра весь его аул здесь будет, вступать в наследство приедет. Ты предлагаешь третью мировую развязать? Из-за двухкомнатки в Железнодорожном районе?

— Можно я пока у вас поживу? — робко спросила Алина. — Или рядом хотя бы? Я печатать умею, или диспетчером на телефоне могу. Я языки знаю. Мне только на первое время… Я могу в машине спать.

— Нет, — не раздумывая, ответил Егоров. — Нельзя. Никак.

Егорова-Егорова нехорошо прищурилась и надела кастет обратно. Хороший, кстати, кастет. Свадебный. Тяжелая платина с пробой 900, с иридием в лигатуре. Четыре камушка по одному карату — не ради понтов, а ради красоты и блеска. И гравировка на упоре: «Тебе, с любовью и нежностью».

Егоров только вздохнул, предчувствуя грядущие проблемы.

***
Проблемы нагрянули уже на следующий день. Дождавшись, пока Егорова-Егорова ускачет по своим делам, Алинка подошла к Егорову, курившему на застекленном балконе, встала перед ним на колени, и аккуратно расстегнула ремень штанов, опасливо позыркивая снизу.

Трудно сказать — что ею двигало. Привычка трахаться в любом месте, где скажут, попытка таким способом выразить свою признательность, рассчитаться за кров и защиту, или просто симпатия к этому Шреку, который оказался вовсе не злым огром, а просто Егоровым, хотя и злобным.

Егоров вздохнул, отстранил ее голову от ширинки, и сам вытащил полностью ремень из штанов.

— Идем в комнату, — сказал Егоров. — Не здесь же. Вон, соседи из дома напротив смотрят.

Алинка понимающе кивнула и потопала в спальню, стаскивая на ходу майку через голову. В спальне она остановилась, обернулась и вопросительно посмотрела на Егорова.

— Трусы снимай и задом поворачивайся, — добрым голосом сказал Егоров
Девчонка тут же стащила с себя трусики, полезла на коленках на кровать, которая, наконец–то, появилась в доме Егоровых, сменив мохнатое лежбище на полу. Уперлась в постель коленями и головой. Руками развела полупопки и призывно подвигала угощением. Егоров оглядел пейзаж — крепкие ягодицы, скорее мальчуковые, чем женские, рыжеватый пух на лобке, разведенная пальчиками небольшая щелка, поблескивающая по краям какой-то смазкой — значит, перформанс явно не был импровизацией, а готовился заранее. Егоров одобрительно хмыкнул, взмахнул ремнем и хлестко вытянул Алинку по дивному пейзажу.

— А-а-а! — заорала Алинка не столько от боли, сколько от неожиданности, и чуть не перепрыгнула кровать, пробежав по ней на четвереньках, кубарем свалившись за край.

— Ты что, дурак? — плаксиво спросила Алинка, выглядывая из–за другой стороны кровати как из окопа. — Ты если хочешь садо–мазо или спанкинг, значит надо сказать сначала. Так не делается. Я чуть язык себе с перепугу не откусила, извращенец…

Егоров сложил ремень вдвое, пощелкал им, разводя руки, и максимально доступно объяснил про извращенцев, спанкинг, садо–мазо, малолетних блядей, про порядки, заведенные в его доме, и еще много всего разного, интересного и познавательного. Алинка только обижено хлюпала носом из-за кровати. Егорову внезапно стало ее жалко.

— Ты все поняла?..

— Поняла, — всхлипнула Алинка. — Ты только тете Тане ничего не говори, а то я не знаю, что с собой сделаю.

— Не скажу. Слово даю. Что, все, мир? Давай лапу.

Старый бандит и малолетняя проститутка протянули друг другу руки через широкое супружеское ложе, и закрепили дипломатическое соглашение рукопожатием. Алинка внезапно заревела и ткнулась мордашкой в постель.

— Ну, все, все, — сказал смущенный Егоров, вдевая ремень в брюки. — Иди сюда. Только трусы надень сначала.

Алинка, втягивая сопли, с опаской вылезла из своего убежища, цапнула трусы с пола, поспешно натянула их, два раза промахнувшись ногой мимо проема, и, сообразив, что Егоров больше не собирается чинить правеж, присела с ним рядом на кровати.

— Ты хоть в школу ходила? — спросил Егоров.

— Конечно. До шестого класса.

— Понятно. Дети подземелья. Маугли. Буратино с сиськами.

— Ничего не с сиськами, — обиделась Алина. — То есть с сиськами, но не Буратино. Я русский знаю, украинский, польский, сербский, хорватский и македонский. — Алинка загибала пальцы.

— Так это почти один и тот же язык, — хмыкнул Егоров. — Тоже мне, ломоносов нашелся.
— Ничего не один! А тогда еще немецкий, турецкий нормально, немножко итальянский с румынским и по-арабски чуть-чуть могу. Знаешь, как будет по-арабски «сосать хуй»? Или как «садись жопой»? Ну не точно по буквам, но по смыслу?

— Арабский-то откуда? — поразился Егоров.

— Была возможность, — Алинка помрачнела.
Егоров вздохнул, обнял девчонку за плечи и прижал к себе.

— Ничего. Мы все исправим. Мы все устроим. Ты не переживай, рыжая.

На этот раз грядущие проблемы изощренным чутьем проститутки заподозрила Алинка.

***
Как в воду смотрела. На следующий день проблемы пришли в виде репетитора. А еще через неделю ей захотелось назад, к сукину сыну Михасю, побоям, и оральному сексу на обочине.

Единственным светлым пятном в беспросветном ужасе бытия была тетя Таня, которая водила ее в бассейн и солярий, а по четвергам в тир, где Алинка заработала синяк на плече от прыгающего в руках автомата, и фингал под глазом, от тяжелого пистолета.

Тетя Таня, которая вычесывала ей рыжие кудряшки и красила ногти под настольной лампой, рассказывая о том, что маской можно пересушить лицо, а выходить из захвата кисти надо движением в сторону основания большого пальца противника. Что удар по печени хорош, но больше подходит массивным мужчинам, тем более с левой руки, а женщине лучше избегать возможности захвата, и что вот этот сладкий запах тебе не подходит, моя рыжулечка, потому что это уже совсем медовый петушок на палочке получается…

Но тетя Таня существовала только вечером и по выходным, а все остальное время было «чортишо с бантиком», как говорила покойная Алинкина бабушка.

Шло время. Снег выпал, полежал и растаял, и стало видно — кто где срал зимой.

Алинка иногда выходила покурить во двор, какие-то малолетние придурки на велосипедах подъезжали к ней знакомиться, но уже на другой день забывали — как ее зовут. А когда подъехали знакомиться придурки постарше, приглашая прокатиться на «чотка-чо-читверочке чикавозе», с балкона свистнул Егоров, показывая придуркам легко узнаваемый в закатном солнце, и растиражированный в масс-медиа силуэт «калашникова».

Придурки забились в «чикавоз», в панике помяли ограду дворового газона и унеслись, оставив на асфальте обломки пластиковой красоты, облеплявшей их машину.

Алинке хотелось на свободу. Алинке было одиноко.

Однако было поздно, Егоровская ловушка с лязгом захлопнулась. Из огня, как говорится, да в полымя. Вот так и сбываются мечты — через задницу.

— Все, — сказала Егорова-Егорова. — Конец учебного года. Едем на море. Лето в разгаре.