Не стреляй, або Иудифь

На Кафедре начался спор касательно плохого отношения людей и погнутой жизни, шо нао короткостволить — типа надо ли в случае искривления реальности звонить в милицию, или принципиально отвергнуть «стукачество» и самому разбираться по месту?

Я обычно ссылаюсь на личный опыт, потомушо пока сам не попробуешь — не поймешь. Я считаю апелляцию к опыту единственны верным средством трансфера положняка, и когда мне говорят «была у меня такая история…» я слушаю в два раза внимательнее, чем «вот мне рассказывали».

Дело было в 1994 году. Дату я помню, потому что купил тогда кассету-вхс с «Журасик парком» и шел ее смотреть по улице Толстого вверх. Тут какая-то девочка пыталась перейти дорогу в неположенном месте, перелезала через забор, зацепилась юбкой за ограду и стала светить на всю улицу синими трусами. Ну и я тоже пошел посмотреть на такие замечательные трусы.

Оказалось, это была вершина генной разработки еврейской программы покорения успешных гой-самцов галахой. Моя Иудифь была худая, длинноногая, твердосисяя, с нереальным хаером-колтуном рыжими латунными колечками до жопы, абсолютно неухоженная, работала до обеда секретаршей в каком-то аналоге «МММ», а после обеда торговала секондом. Я понял, что это надо срочно брать в охапку и тикать, пока другие не успели. Тогда не было такси по вызову, а мобильники были только у бандитов выше уровня капо. Я снял ее с забора, одернул юбку (ей, не себе), и стал махать рукой, отлавливая машину.

Так вот, нихуя не будет хеппиенда. Жила она на Теремках, в самом конце географии, куда приходят старые троллейбусы с ВДНХ умирать, падая в овраг, как слоны. И у нее не было мамы, том шо умерла неня пологами. Зато была собака породы дог женского пола, и еще папа. Папа был во всей красе, шопиздец, пятая колонна, квадратные очки, агностик, клетчатая рубашка, джинсы, стругацкие, астрономия, вот это все, «ах какой прекрасный вечер, давайте выпьем чаю! Сейчас приедут Гринштейны, у них есть сахар! Это же целый пир намечается!»

В этой извините, условно говоря квартире, постоянно шото отваливалось, взрывалось и окатывало кипятком. Я отпросился у перспективного тестя посрать, у меня из-за ремня сзади вывалися мадярский «фромер»-полис. Я тогда помогал будущей украинской армии воровать ГСМ из Остра, у меня тусили люди в кожаных куртках с лампасами и 200-литровыми бочками соляры, ну и пекаль был нужен. Это была дурная машина 7, 65. с перекормленным порохом патроном, зверским останавливающим действием и нулевой прицельностью. То есть ты мог выстрелить вперед, а за тобой падало дерево.

Ну и я давай его оттуда доставать палочкой.

Этот папа держит двумя пальцами мой «фромер» и говорит — «Это ваше? А вы, прошу простить за вопрос, точно учитель-сурдопедагог, или как это сейчас называется… рэкэтсмэн? Извините, но N у меня единственная дочь, я бы не хотел для нее неприятных знакомств с подозрительными людьми.»

То есть он, значит, нормальный, а я подозрительный. На дворе лихие-90, и астроном считает себя нормальным.

Я решил уйти оттуда, из этого ужасного места, но моя Иудифь сидела на проваленном топчане, сжав острые коленки, сдвинув пятки в в дырявых носках и просто смотрела на меня. «Красива видом и весьма привлекательна взором» (Иудифь. 8:7).» Я понял, что никуда не уйду.

Ночью к нам пришла амка собака-дога, размером зо швыню, и легла между нами. Я попытался эту собаку выгнать, она стала на меня рычать и кусаться. Я взял скотч и замотал ей морду. Честно, я люблю животных, но больше я любил Иудифь, а не вот это все. Собака стала выть и разбудила папу. Ничего тогда у нас с ней не было, .

Утром папа завтракал сигаретой с чаем, с половиной яйца, и говорил дочке: «Знаешь, Нил, держись за этого мальчика. Он, конечно, пролетарий, и крестьянские корни видны, но в нем есть что-то. Время такое, нужно крепкое плечо, ты потерпи.»

У меня, вообще-то, родители артисты театра и кино, причем отец — Заслуженный артист Украины, и унего два высших образования. Моя сестра диктор на Первом Канале. Да, я знаю где альфа-центавра, лебедь, цефей с кассиопеей, и вся остальная хуета, до которой мы при своей жизни не долетим. Я все услышал, наступил на свои крестьянские корни и с рычанием пошел в душ. В ванной кисло белье и невероятно бздело гнилью. Я его постирал и повесил на веревку. Заглянул папа и сказал: «Ага, он умеет стирать! Вот что такое происхождение! Нил, он прачка!..»

Я тоже читал Бласко Ибаньеса, и знаю эти вещи хуторянские.

Корни так корни. Ладно. Щас увиди, кто из нас рабинович.

Я изгнал оттуда Гринштейнов с их сахаром и Левицких с их «просто поговорить» без сахара. Я купил в дом пальчиковые батарейки для пульта, после чего начал работать телевизор. Папу телевизор сильно попустил, и собака тоже смотрела на движущиеся картинки, положив квадратную башку на лапы. Благодаря телевизору у меня с Иудифью наконец-то случился секс. Но прерванный. Пришел папа, налапал на стене выключатель, врубил свет 75 ватт четыре лампы, засиял мою подвижную жопу и сказал недовольно: «Можно как-то потише себя вести, там же Парфенов!»

Я пытался втеретьсь в доверие. Купил папе майонез, шото покушать к майонезу, и еще немного достижений цивилизации. Два мешка сахара по 50 кг, чтобы никаких гринштейнов больше не водилось. Тонну твердого кофе в ваккууме, свиноту в консерве, крупы, гречку. Никакого свежака, потому что портилось.

Папа смотрел на меня все подозрительнее, а потом сказал: «Нил, я у него видел сто долларов в кармане. Одной бумажкой Это неспроста. Он бандит. Откуда у приличного человека может быть сто долларов?»

– Поехали отсюда, – говорил я Иудифи. – Серьезно. Это уже переходит все блять границы. Я не могу выдерживать такого интеллектуального давления твоего папы. Он, конечно, умный, я купил ему обувь на размер больше, он не хочет корректирующий супинатор, а хочет новую обувь и быть царицей морскою, чтобы я был у него на посылках.

У меня крестьянские корни, а кто развел под окном многоэтажки делянку с овощами? Ты думаешь я не видел, как он там вот это все, кратопля-мраковка-ципуля лопаткой копает?

Иудифь обхватывала меня километровыми ногами, уткыкалась подмышку и лила слезы.

– Это мой единственный родной человек,

– А я какой? Не родной?

– Ты тоже. Прекратите меня рвать! Вы мной манипулирутете!

Хорошо, давай переедем в ближайший дом. Только без собак и папы.

– Только чтобы я папу видела! Понимаешь, он сложный человек… Его так нельзя оставить.

Простой человек типа меня, с уровнем развития двутавровой балки, быдло и чорт, тоже может понять проблемы сложных людей. Их нельзя просто так бросить, штоже они будут кушать?

Мы оттуда ушли, но по периметру бытия постоянно тараканил папа, проверяя наличие у нас еды и ста долларов. А мы вместо астрономии тупо ебались. Папа следил – все ли хорошо? Нил иногда плакала от такой заботы. Я ее утешал,родител ей не выбирают.

Сложных людей должны кормить тупые крестьянские корни. Тем более, что моя Йудифь все больше крестьянизируется, и однажды изъяла у меня деньги, чтобы купить мне подарок ко дню рождения. Она говорит: «Ты извини, что я не спросила, когда денюшку брала. Я потом заработаю и отдам, я не сильно много потратила?»

Ну вот что ты скажешь такой женщине, кроме цьом и тепло обгорнуте?

И мы переехали в монструальный хауз напротив сложного папы. Этот ахитектурный пиздец видно даже с Альфа-Центавра, который с номерами домов от 01 до 109 и миллиардом квартир. Кто был на Теремках тот знает это чудовище со сквозными дворами. Отвратительные кубиклы, которые зимой промерзают, а летом раскаляются.

Ну и там всякие непонятные люди живут, работники кайла и троллейбуса , которые понимают только крестьянское происхождение и обращение «паяльник в жопу»

Я комфортно расподожился на спальнике поверх раскладушки, смотрю телевизор с видеомагнитофоном разных Джекичанов, но тут щелкает дверь. Заходит тихо моя Йудифь, крыской сдирает тапки и сразу лезет в ванную. И там плещется и сморкается. Я понимаю, что так она домой не приходит, это ненормально. Я иду в ванную, и поднимаю рыжбанчику уже качественно филированные перукарем волосы.

У нее расквашено лицо, оба белка залиты сеткой сосудов и из носа течет.

– Шо случилось?

– Ничего, – и кровавой соплей мне на белую майку апчхи.

«Сейчас я тампоны женские в ноздри засуну. Все будет нормально, не переживай, иди спи. Пожалуйста, не вмешивайся. Это не надо, только хуже будет.»

***
Сосед снизу поругался с женой, жирная тварь два центнера, вышел покурить чтобы нервы успокоить. Сначала свою жену избил в фарш, а потом решил чужую отпиздить для комплекта. Избил мою Иудейку, потому что она баба, а все бабы бляди. Лифт не работал, и девятый этаж стал для нее критическим.

Мобильной связи тогда не было, империя домашних телефонов «044».

«Формер», почтальон-полис, семь патронов, пять мягких экспансивных, два тяжелых дырокола с сердечником по броне. Я беру, иду, и моя бьюти-юди лежит на ковролине, цепляется мне за ноги, «нееееет!»

– Хорошо, в милицию звоним?

– Не-е-ет!

– Ладно, давай я сам.

– Не-е-ет!

Так что делать, тебя же побили для развлічєнія, мьо кохане довголапе дрінобноцицькове жидівстьо. Я сьо не попущу, вьеш? Маєш за чоловіка хлопа збройного, лютого дуже. Каж, міліціантів кликати, каж банюганів кликати, каж м най Остер на бєетеерах єде за паливо-мастило. Шо можу для тебе зробити. Каж всьо. М штерлю підараса.

– Не-е-ет!

“Ничего не делай. Дай тампоны в нос засунуть, у меня кровь течет. Будь хоть раз в жизни мущщиной, ничего не делай!”

Ну типа быть как ее папа.

***
Страна, в которой нет нормальных судов, адвокатуры, фиксации, хочет короткостволов. Где западло, например, в милицию позвонить, потому что «стукачество». Хуй поймешь, законопослушные без милиции и без самосуда. Это как?

Моя умненькая Нил, все ты правильно сделало, рыжее иврейство. Мы потом облили растворителем 646 фанеру этого дебила чиркнули зажигалкой и вызвали к алкашу пожарных. Пожарные круче ментов, они выпилили ему дверь в феврале. 03- нет, 02- нет, 01 да

Нил сейчас топовый шеф-товар в Испании. Маэстро паэльи и креветок. Она уже не готовит, а учит – интервью, курсы. Трое детей, аликанте, Лучший повар Иберии. Она не умела мне кофе сварить, чтобы руки не обжечь. И тут ТВ, абла испаньоль, и все такие же кудрявки колечками до жопы.

Спасибо, что не дала мне штрелить тогда, рыжуха.