“250”, або Мист

Хотелось бы конечно добить вторую парту лекции про Хама Ноевича, рассыпав в конце вагон бисера с моралью, завершить линейку «Дороги во все стороны», попутно залить за шкирку сала чиновникам и судьям, богатых всеми профессиональными достоинствами кроме совести. Много чего скапливается в дневничках, заметках и наблюдениях, лежит там, сквашивается и настаивается.

Особенно остро хочется что-то написать утром до обеда. Вот так, сесть за ноут, как Бах за орган, и вкреативить с двух рук очередную геббельсионату соль-минор на погибель этим анальям и их тысячам чертей, которые копошатся во тьме русского мира за мысом, в трех километрах от последнего продуктового магазина цивилизации.

Потом это рудиментарное желание подавляется хозяйственной хоботней по мелочам. Случаются важные, судьбоносные вещи — в свете полной Луны на мифриловой двери забытого склада проявилась колдовская вязь на синдарине «Скажи «накладная» и войди», йети из Сопино спиздил резиновые сапоги с пляжа, а следы преступления смыло море, после на рассвете скромно вернувшееся в берега — как будто все так и было.

Какой-то мудак разбил в подвале банку малинового варенья и беременная кошка влипла мордой в неприятности. От кого беременна кошка — неизвестно, оба подозреваемых черные, только наш гладкий и глянцевый, как боксер Тайсон, а дальний — черный волосатый хиппан с колтунами-дредами, как Марли. Батальонные делают ставки: кто ближе женскому сердцу — спортсмен или артист?

Антигриппозный имбирь с медом в фасовке, оставшийся после раздачи, забродил, вздулся, ожил, обрел разум и попытался спрятаться в стоящем рядом бронежилете, а затем куда-то уползти — подозреваем, что на выручку братскому коллоидному разуму варенья.. «Я — имбирь, я пришел к вам с миром…» Имбирь и варенье надо будет выносить отдельно, чтобы субстанции не объединились против Человечества

Через дорогу в свете фар перебегает цепочка кабанов и свиней с поросятами. На пятнадцатом юните сбиваемся со счета. Замыкающий, размером с наш форд, неприятно мерцает на нас из темноты инфракрасными глазами. Кабаны бегут со стороны сепаров по направлению к Марику. Видать там совсем нечего стало жрать. Невольно приходят на ум наши свиньи — им пока есть что жрать, но местная собака еле отбилась от них. Надо быть осторожнее.

Утром всегда кто-то стреляет. Это вселяет уверенность в жизни — есть еще незыблемые константы в Мироздании. Если не стреляют — морской бриз пахнет западлом, неопределенностью и fantom menace. Потом у кого-то из немытых за разграничением не выдерживают нервы, и после обстрела все удовлетворенно расходятся по своим делам. Мы, королевские мушкетеры — по своим, российские анальи и их прикормленные тысячи чертей — по своим.

По улицам ходит последний местный винопийца Мартын. У него в бутылочке от джин-тоника булькает местный самогон, от запаха которого падают даже чайки с мариупольской свалки. Мартын добрый, и хочет поделиться своим «мартыни» со всем человечеством. Человечество устало советует ему пойти спать. Пьяный Мартын обижается, и говорит что еще рано спать — только десять часов утра. До половины бутылки «мартыни» он был в Афганистане четыре раза, на второй половине — уже восемь. Меня Мартын называет «Витей». Почему — хуй его знает Чтобы он от меня отъебался, я сдуру сказал, что воевал в Анголе за товарища Душ Сантуша и господина Жонаса Савимби, по четным месяцам за одного, по нечетным за другого. Потому что на полный рабочий день у них денег не было. Стоял на блок-посту, проверял документы, чтобы своих обезьян на базу пускать, а чужих прогонять — с учетом недели и текущего работодателя. Теперь я для Мартына «майор Витя».

Уехали «азовцы» – три парамедика-водителя: Андрей, Игорь и Леша. Слаженные и организованные, без слов понимающие друг друга, ловкие и точные в работе. Люди, производящие порядок в месте своего присутствия, как лампочка производит свет. Моторизованные кентавры «Ангелов Тайры». Без них сразу стало просторно и неуютно, как в комнате, из которой вынесли праздничную елку.

Приехали два капеллана-водителя. Гладкие, свежие, чисто выбритые. Через три дня они обрастают положенной щетиной, становятся «как люди» и местные собаки перестают на них подозрительно гавкать. Потом капелланы уезжают. Завтра приедет новый человек, я его пока не знаю, но он с гитарой. Значит, хороший человек. Тут почти все хорошие человеки.

Мы стоим на опустевшей улице Базы, которую я в первый раз вижу без машин и людей. Я, Фокс и кошка Трешка. Вокруг наглухо туман рулонами.

Скоро стемнеет, и можно будет рубиться в тумане на лучах фонариков, как Дарт Вейдер с Люком Скайуокером. Мы уже так делали на с одним известным мариупольским профессором, который приехал к нам поработать на «скоряке» парамедиком. Мы дрались на площадке над штормящим морем, \то было пафосно, эпично и кинематографично, делая голосом «умм-мщ, ум-м-щ», чтобы было похоже на лайтсейбры. Из ночи и тумана вышел пьяный Мартын, который не мог найти собственный дом на единственной улице базы, сказал: «Совсем хунта ебанулась» – и увлекся обратно в ночь. Я думаю, он бухает с йети, который спиздил с пляжа резиновые сапоги.

Потом ветром сдуло с веранды мешок для «двести», и Дарт Вейдер с Люком Скайуокером, отложив распри, плечо к плечу побежали ловить скорбный мрак, рассекая мрак световыми мечами.

– Ваша клеенка? – спросила рыбацкая тетка, передавая пакет из-за забора.
– Это не клеенка, – отвечал запыхавшийся профессор Дарт Вейдер. – Это мешок для трупов.
– А шо ж он летает везде пустой? – говорит ночная рыбачка.
– А мы его постирали и повесили сушиться, – беззаботно отвечает профессор Люк Скайуокер.

Вместо того, чтобы покрутить пальцем у виска, тетка понимающе говорит: «ага, многоразовый», и отдает профессуре пластик. Для нее хунта ебанулась уже давно и бесповоротно. Она уже ничему не удивляется.

Тролли троллей не боятся.

***
А сейчас кроме нас на улице никого. И Тайры нет. Она в Киеве по делам. Не «дома», а «в Киеве». Я ловлю себя на мысли, что у меня тоже категория «домой» понемногу перемещается на Базу. А в Киеве — это просто в Киеве. В Лондоне, в Бердянске, в Кишиневе, в Мухосранске, в Киеве.

– Мист, – говорю я, добавляя к туману табачный дым. – Слипинг холлов. Сайлент хилл. Массаракш. Вышли поссать и не вернулись.
– Кто такие? – косится Фокс из-под влажного капюшона плащ-палатки. Он не любит иностранные языки. – Шпионы?
– Да так. Мутные пацаны. Мутанты. Идем в дом чай пить. Три часа дня, только встали, а уже темнеет

Будущая мать мяукает. Она тоже хочет в дом, а чай пейте сами.

В конце дня ты понимаешь, что описать это невозможно. Ты ходишь по забавным и грустным событиям, небрежно наступая на них берцами — как хоббит в пещере дракона на россыпи изумрудов. Рedo mellon a minno.

Здесь необязательно ховаться от прилетов или вывозить «трехсотого», чтобы оказаться в параллельном мире, где все важно, значительно и достойно главы в книге. Где все люди гиганты — добрые и злые. В тумане таятся чудовища, за горизонтом перекатывается грохот битвы, перекись отмывает кровь с обуви и коленей комбеза, а у братов-правосеков, рейнджеров в Последнем Убежище, можно сесть у огня, тебе дадут горячую кружку с лунным чаем и свернутую масксеть под жопу.

Здесь все настоящее.

– Это потому что мы люди войны, – грустно говорит Тайра. – Но нам придется эту войну закончить, Горький. Да побыстрее. А потом вернуться уже не домой, а просто в Киев.

Я не знаю что ей ответить. У меня внутри этой книжки страшных сказок не было времени подумать. Я все меньше сказочник, и все больше персонаж.

Ты просто запоминаешь все вокруг себя. Чтобы однажды, с самого утра, сесть за стол и эту книгу написать.