– Почему сразу "тупой мудак"? – обиделся инквизитор. – У меня, между прочим, Сорбонна в биографии и два карательных похода.
– "Пиджак"?
– Политрук!
– А какой факультет Сорбонны кончали?
– А как сам думаешь?
– Судя по тому что ты мне в уши ссышь, начальник, риторику, – ехидно ответил Галилей. – В какой бригаде служил?
– Вторая Бургундская, тяжелая кавалерия. И вопросы здесь задаю я. А ты в какой?
– Я больше пользы наукой приношу, – злобно отозвался Галилео. – Ближе к делу.
– Откосил, значит. Хорошо. Люблю веселых подследственных. Ладно, сначала к делу, а тело оставим на потом.
Инквизитор пошуршал свитками и папками, разложенными на столе, выбрал один, насадил на нос венецианского стекла очки без дужек, развернул свиток и заводил по нему костяной палочкой с набалдашником в виде головы Иоанна Крестителя.
– Так… так… ага. Вот. Земля, значит, "все-таки, вертится!" Да? Говорил такое?
– Говорил! – твердо ответил Галилей. – И еще раз скажу. Вер-тит-ся! Но подписывать ничего не буду.
Инквизитор снял очки, отложил стило и посмотрел на Галилея как пророк Илья на нечестивого царя Саула.
– Вертится. Значит, именно "вертится". Это правильно что ты подписывать не будешь. Потому что лучше сразу на костер, чем такое подписать. Лучше мучеником за науку быть, чем жить с репутацией деревенского дурачка.
– Это в каком смысле? – нахмурился Галилей.
– Да в том, блять, смысле, – внезапно заорал инквизитор, вскакивая из-за стола, – Что вертятся бляди в борделе вокруг шеста! Уж на сковородке вертится! Подследственный вот прямо сейчас на допросе вертится! А земля не вертится. Люди на улицах уже смеются – слыхал, говорит, в Земля-то вертится! Прямо как моя Фиона в течке! Га-га-га!… Сам-то что заканчивал?
– У вас все записано, – все так же надменно, но уже с неуверенностью ответил ученый.
– Записано. Монастырская школа Валломброза, послушник. Потом Пизанский медицинский. Так какого дьявола ты, клизма, полезла в небесные тела? Тебя чиряки и кровопускания плохо кормили? Землю Бог создал, а она у него "вертится"! Вертихвостка эдакая!
– Ну… а как? – растерялся Галилео. – Обращается, что ли?
– Обращаются к старшему по званию! Или вокруг чего-то. Например, вокруг Солнца. Сэкономил на рецензентах, да, пипетка?
– А… откуда вы… – окончательно растерялся Галилей. – Я же никому…
– Не по тебе одному работаем, – буркнул инквизитор, успокаиваясь и возвращаясь за стол. – Контора даром облатки не ест. – Короче, думай сам что она делает, но вертеться она не может.
– А что она может?
– А кто тут Галилей – ты или я? – ехидно сказал инквизитор. – Ты ученый, ты и думай. Только думай быстро, уже пора от дела к телу переходить, потому что на дыбе фантазия обостряется, а клещи стынут.
Галилей тяжко задумался, шевеля губами. Затем встал и начал ходить по допросной, что-то бормоча себе под нос. Наконец остановился посреди комнаты и вопросительно посмотрел на следователя.
– Может крутится?
– Крутится-вертится шар голубой. Думай еще.
– Ну ничего в голову не приходит, коллега! – искренне ответил Галилео. – Может ты подскажешь? Все-таки, Сорбонна!
Инквизитор опять встал из-за стола, оттеснил Галилея к стене и завертелся вокруг себя, вздымая полы мантии, как дервиш
.
.
– Вот что я сейчас делаю?
– Крутишься.
Инквизитор остановился и отвесил себе мощнейший фейспалм.
– Да что такое?- обижено завопил Галилей из угла. – Я врач и астроном, а не филолог! Хоть намекни!
– Вра…
– Врач?
– Враща…
– Враща… – как под гипнозом повторил врач-астроном.
– Вращается! – рявкнул инквизитор.
Теперь мощнейший фейспалм отвесил себе Галилей.
– Истинно! Как все просто! Береги Матерь Божья Сорбоннский университет и нашу Святую инквизицию! Давайте бумагу, срочно. Я могу забыть.
– Вот листок, – буркнул следователь, пододвигая пергамент и чернильницу. – Пишем: я, Галилео Галилей… есть? Место рождения… ага, город Пиза, хорошо. Пишем дальше. Утверждаю, что…
Галилей старательно заскрипел пером по бумаге. Следователь внимательно следил за подследственным, время от времени одобрительно кивая головой.
– А как правильнее, "пелона" или "пилона"?
– Какого еще "пелона"? – инквизитор резко выдернул пергамент и перечитал.
– А почерк-то, святой Каллиграфий… "Небесно тело Земля обращается…" Опять обращается!.. " округ скрозной воображаемой палки, подобно тому как девы гулящие в борделе округ пелона…" Блять! Ты что, издеваешься?
– Ошибся, виноват. Я когда медленно пишу, то у меня мысли далеко вперед уносятся. Давайте ножичком зачистим и перепишем.
– Нельзя править, следственный документ! – инквизитор раздраженно скомкал пергамент и кинул его в массивную урну со львами. Затем пододвинул новый лист. – Переписывай. Только быстро. Учти, это последний пергамент, дальше будешь как лох на бумаге писать. Нет, стой. Вот я тебе образец заявления по твоим материалам подготовил. Просто перерисовывай как есть. Научат в медичке черт знает чему, потом по этим рецептам люди мышьяк вместо коньяка принимают. Три минуты. Время пошло. Напоминаю, клещи стынут.
Следователь перевернул песочные часы и ученый с нечеловеческой скоростью зачертил по бланку пером.
– Готово? Дата, фамилия полностью, подпись. Песочком посыпь. Сдуй. Отлично. Давай сюда.
Следователь принял документ, аккуратно скрутил его в трубочку и положл себе на колени.
– Вот и все. И пыток не надо. Все по любви.
Галилей настороженно следил за ним гадючьими глазами. Затем внезапно рванулся через стол.
– А ну отдай, гад! Гад! Сука ментовская!
Инквизитор ловко перехватил бойкого но тщедущного ученого, повалил на стол, заломив руку и перехватив горло. Некоторое время Галилей шипел и дергался, затем обмяк.
– Ну все, все. Пусти, больно.
Инквизитор выпустил Галилея и вернулся в свое кресло. Взъерошенный астроном – в свое.
– Это что же, я сам на себя явку с повинной написал? Не для протокола, Беллармино, а для души моей слова тебе. Хитры вы, конечно, собаки легавые, с подходцами вашими…
– Ой, да ладно… – Инквизитор небрежно махнул рукой и углубился в исповедь. Постепенно глаза его полезли на лоб. – Грхм… бда.. аааа… или это ииии?.. Ты шо блять написал? Что это за наскальные рисунки?
Инквизитор повернул пергаментный бланк к посдследственному лицевой стороной. По полю протокола змеились какие-то волнистые линии, заканчивающиеся завитушками. После второго абзаца, который можно было еще распознать, начиналась вакханалия ломаных.и кривых.
– Чистосердечное признание, – буркнул Галилей из кресла. – Как просили.
– Это не признание! Это больной пляской святого Вита, дорвался до фломастеров! Вот это что за буква?
– Это не буква, это пробел.
– А почему там собственно пробела нет?
– Чтобы перо от листа не отрывать. Так быстрее. Скоропись. Ты же сам сказал: "только быстро". В чем проблема? Все врачи так пишут. Особенно когда надо писать много и срочно.
Некоторое время следователь и подследственный молча смотрели друг на друга. Даже канарейка в клетке у инквизитора заткнулась.
– Слушай, Галилео, – вкрадчиво сказал инквизитор Беллармино. – А давай я сам напишу, а ты просто допишешь внизу "с моих слов записано верно". Дата, фамилия, подпись. А?
– Черта с два. А потом ты у меня в соавторах открытия. Нет уж, это исключительно мое открытие. Хотите жечь – жгите так. Я не не для вас открытие совершал, а для потомков. Что это получается, вы меня спалите, а через сто лет "величайшее открытие ученого Галилея и кардинала Беллармино"? А то ты еще нижний край папируса…
– Пергамента.
– Тем более. Нижний край пергамента с моей подписью оторвешь, и вообще будет "открытие кардинала Беллармино", а меня сожгут за какое-нибудь паршивое колдовство. Нон вадо!
– Конвой! – заорал иннквизитор. В кабинет вломились два гвардейца Святого Официума. – Проводить до апартаментов. На сегодня все.
– Л-л-лапы убр-р-ал! – гавкнул Галилей на конвоира, пугливо попятившегося от неприятного дедушки. Затем заложил руки за спину и независимо пошагал на выход. Внезапно в дверях остановился и обернулся к инквизитору.
– А все-таки она вертится! – торжествующе сказал Галилей, показал язык и вышел в коридор.
***
Смеркалось. Инквизитор зажег свечу и уставился на огонек. Ответ крутился где-то рядом. Крутился… вертелся… обращался… тьфу ты! Инквизитор чертыхнулся про себя, и тут же трижды перекрестился. На третьем кресте пальцы следователя замерли у лба.
Вот оно!
– А я тебя таки раскручу, – сквозь зубы сказал следователь. – Развращу. То есть, развращаю. И обращу. Вокруг скрозной палки. Как курву вокруг пилона. Диего-о-о!
Инквизитор кардинал Беллармино заколотил в колокольчик, вызывая секретаря.
– Да, ваше высокопреосвященство, – сказал монашек с папкой, появившийся из-за портьеры, прикрывавшей дверь.
– Допросы отменить. Материал собран. Больше не надо. Готовье объебон в суд. И вот что. Вызовите на заседание суда какого-нибудь аптекаря.
– Аптекаря? – переспросил монашек.
– Ну да. Аптекаря, провизора, фармацевта, или кого нибудь еще из этой братии. Цирюльника не надо.
– Велеть взять с собой снадобья? Вдруг кому нибудь станет плохо?
– Станет, обязательно станет, – злобно сказал инквизитор. – Только снадобий не надо. Просто аптекаря доставьте. Любого.
Монашек поклонился и исчез за портьерой.
Кардинал хлопнул в ладоши и довольно покосился на сейф, в котором лежали собственноручные показания подследственного Галилео Галилея, сына Винченцо из Пизы, выпускника медицинского факультета университета этого славного города.
Дело было сделано, невзирая на ученые козни.
Ибо что врач напишет, аптекарь всегда прочитать и правильно перевести сможет.
