Ну шо, поехали опять писать лютую хуйню. Скетчи будут завтра, иллюстрирует Звягинцева.
Да, меня всегда иллюстрируют охуительно красивые женщины.
Потому что я котик. С автоматикой.
***
Тизер черной прозы. Ждите в апреле. Горький, Звягинцева и Гончарук.
***
ТРЕТЬЯ КАРТИНКА
Лифт, как назло, не работал. Ни один. Лисовский зачем-то вышел обратно в холл и укоризненно посмотрел на консьержа. Тот виновато развел из-за стекла руками. Потом отодвинул прозрачную задвижку, просунулся в окошко и сказал: «Вызвали уже… скоро приедут…»
Лисовский вздохнул, и потопал пешком. Сделал перекур на девятом этаже, выкинул окурок с балкона, и пошел дальше. Не то, чтобы это была недосягаемая высота — восемнадцатый этаж, просто ходить, да и вообще напрягаться, Лисовский не любил, всячески оптимизируя жизнь, и считая любой перерасход энергии если не преступлением, то глупостью.
Перед дверью отдышался, чтобы не выглядеть запыхавшимся, повторил про себя приветственную речь и тренькнул звонком.
Долго не открывали, затем в дверях показалась Оксана. Вид у нее был такой, что стало понятно: если бы она могла не пустить, то не пустила бы — но… что она могла, собственно?..
Лисовский вошел в квартиру, хотел, как обычно, обнять Оксану, но она попыталась отстраниться. Лисовский напрягся, увидев ее перепуганные глаза. Он снял стильный глянцевый рюкзак под ноут, поставил его у стенки и увидел рядом мужские туфли. Ага. Вот оно что. Лисовский прислушался, и двинулся на кухню. Кажется, гости были там.
Да, был гость. Плотноватый, настороженный мужик за полтинник, сидевший за столом, ближе к окну, вытянув ноги в носках и нагнув башку с залысинами. На столе, в бутылке, какая-то невнятная ботва, то ли малинка, то ли калинка — одна из тех гадостей, которые цветом и запахом травмируют вкус, обоняние и уродуют водку. Собственно, для того ее и уродуют, чтобы всяким дерьмом отбить дешевизну воды и убожество ректификации. Оксана, кажется, пила чай.
Лисовский несколько секунд рассматривал знакомое лицо человека, которого, при этом, никогда не видел раньше. Затем двинулся к буфету в поисках банки с кофе. Чайник уже приветственно урчал.
— Молодой человек, а вам не кажется, что время позднее для визитов? Ксюха, кто это вообще такой? — вопросил гость.
— Оксана, а сахар где? — крикнул Лисовский, игнорируя глупые вопросы, затем повернулся, осмотрел стол, нашел взглядом сахарницу.
— Ты тупой или глухой? — поинтересовался мужик? — Или крутой?
Оксана безучастно стояла в дверях кухни, глядя промеж обоих своих поздних гостей, каждый из которых был, судя по всему, и незваным, и таким, которого просто так не выгонишь.
Ох, как не хотелось Лисовскому ничего делать. Особенно если ты несколько дней думал — что сказать человеку, которому причинил столько беды в жизни? Ну, пусть не ты лично, пусть даже ты меньше всех виноват… но все равно. Разговаривать же пришел, не воевать.
Лисовский сокрушенно вздохнул, повернулся спиной к мужику, нажал на защелку крышки электрического чайника, заглянул внутрь, проверяя готовность. Потом снял его с базы, развернулся, и метко выплеснул кипяток в лицо мужику.
Ошпаренный заорал так, что чуть стеклопакеты не вылетели, вскочил, опрокинув табуретку, и судорожно затер лицо руками, паря мокрой рубашкой, как углекислота на солнце.
Лисовский с сочувствием посмотрел на пострадавшего, затем снял с плиты тефлоновую сковородку, прокрутил ее в руке, ставя ребром на удар, занес за плечо, как бейсболист биту, дождался, пока вареный мужик уберет руки от лица, и, выворачиваясь корпусом, врезал по носогубной складке, по верхним зубам.
Эх, не те пошли сковородки, то ли дело — старые–добрые, чугунные, которыми легендарная бабка Параска лупила легендарного деда Панаса за измены с не менее легендарной бабкой Палажкой… А сейчас — продукция фирмы «Цептер», что с нее взять, кроме омлета? Но получилось тоже сносно, мужик грохнулся на стол, переворачивая его и рассыпая по полу кубики рафинада из сахарницы.
Оксана стояла молча, без особых чувств глядя на происходящее
Лисовский удовлетворенно кивнул, сходил в прихожую, покопался в рюкзаке и вернулся на кухню с пистолетом в руке.
— А ну-ка, дай посмотрю, — заботливо сказал Лис мужику, ворочающемуся на полу и вытирающему окровавленный рот. Тот, как под гипнозом, распахнул пасть, и Лисовский тут же воткнул в нее ствол, выворачивая его кверху, нажимая на мягкое небо и заставляя встать.
— Еще раз, — ласково сказал Лисовский, — Увижу тебя здесь… Ты что, пидор лисичанский, боссом себя мнишь? Это «фроммер» в твоей ебаной пасти, семь-шестьесят пять. Экспансивная пуля, ты охуеешь, когда увидишь — что он делает с такой дурной головой, как эта. Ты там тихо сиди в своем Лисичанске, а сюда больше не приезжай, хорошо? Надо будет увидеться — в гости приглашай
Мужик, подпираемый стволом под небо, сделал несколько блевательных движений и кивнул, как смог.
— Нет, ты скажи. Слово дай.
— Ы… — сказал мужик.
— Хорошо. Потому что иначе будет пиздец и тебе, Федор Николаевич, и твоей жене Ирине Семеновне, и пиздюку твоему Филиппу, по которому триста-девятая плачет, и пиздючке твоей Инне, по которой плачет уже сто-девяносто и двести-двенадать. И всему твоему колхозу, где вы на мелком подсосе у настоящих людей сидите, и по которому плачет лесная полянка и лопата в багажнике.
Лисовский укоризненно покачал головой.
— Вас всех сварят, сука, в бензине с твоей заправки. Видишь, какой у нас уровень осведомленности? Вот так готовятся к войне, чтобы взять за сраку и порвать. Понимаешь? А ты, мудило, спрашиваешь: «Кто этот молодой человек»? Чтобы так спрашивать надо, как минимум, уже знать — кто этот молодой человек. Я вот знаю, кто ты такой, а ты — нет. Знаю — на чем и куда ты ездишь, как воруешь и чем живешь. Как ты собрался воевать? Я доступно разъяснил, Федор Николаевич?
— Ы… — повторил мужик.
— Хорошо. И учти, сковородкой — это для примера. В другой раз буду пиздить холодильником.
Лисовский, как в вальсе, повел мужика спиной на выход, открывая им двери. Довел, вытащил мокрый створ «фроммера» изо рта пациента, развернул его лицом на выход, покрутил барабанчик защелки входных дверей и дал пинка.
— Фуфли. — сказал мужик, оборачиваясь в коридоре.
— Что?
— Офуфь. — мужик показал на туфли, стоящие у двери
Лисовский выбросил мужику, один за другим, оба ботинка.
— И учти. Я твой ФЕД-Петролеум в кулаке держу. Я твой ужас. Я тебе сейчас не пизды дал, а просто намекнул на возможность получения настоящей пизды. Детали я тебе в письме разъясню, как и условия капитуляции. Все, нахуй пошел. И про Оксану забудь, налоговичку свою еби. Пока вы оба на свободе. Лифт не работает, кстати, пешком топай.
Лисовский захлопнул дверь и обернулся. Оксана стояла в коридоре, глядя пустыми глазами. Все пошло не так, вообще не так, и никаких слов уже не оставалось. Лисовский вздохнул. Раз слов не оставалось, надо было делать поступки.
Лисовский подошел к Оксане, взял ее за руку и вложил в нее рукоятку пистолета.
— Это венгерский «фроммер». Редкая вещь. Калибр дурацкий, конечно, но я четыре коробки патронов привез. На любой вкус. В рюкзаке лежат. Надо будет, я еще достану.
Оксана взяла пистолет, уткнула его в лоб Лисовскому и нажала на спусковой крючок.
— Он на предохранителе. Там сбоку штучка такая. Давай покажу.
Оксана заплакала, навзрыд, как побитый ребенок. В ночной рубашке, мягких тапках и с венгерским пистолетом в опущенной руке. Лисовский обнял ее и погладил по голове.
— Твой бывший, Кирилла папа, да? Зачем он приезжал? Ладно, я знаю зачем. Не говори, если не хочешь. Он больше не приедет. Можно, я разденусь? И в кухне прибрать надо.
Оксана всхлипывая, цеплялась свободной от пистолета рукой за куртку Лисовского.
— Я все базы потер, за которые тебя держали. Вопрос закрыт навсегда. И Азот тебя больше не тронет. Он близко к твоему дому не подойдет. Все, точка. Конец истории. Ты свободна. А пистолет — это тебе, правда. Только ты потренируйся сначала, а то настреляешь тут…
— Я старая уже, — сказала Оксана, глотая слезы. — У меня скоро морщины будут. Вот здесь. Зачем тебе?
— Ты такая, как мне надо, — сказал Лисовский, целуя ее в уголки глаз. — А когда будешь старая, тогда и решим. Отдадим тебя в дом престарелых… Оксанка! — Лисовский чуть не укусил себя от досады за язык, — Бля, я же шучу… ну, ты уже привыкни, что люди иногда шутят просто так. Ну, прости, пожалуйста.
Оксана кивнула и вытерла лицо пистолетом. Лисовский помялся, отцепил женщину от себя, снял куртку, сдвинул панель гардероба и повесил одежду на крючок.
— Я у тебя останусь сегодня. Ты иди, стелись, я пока на кухне разбой уберу. Ладно?
***
Столик был плох. Две ножки сломалось, проще новый купить, чем чинить. Зато сахарница осталась цела, хотя, конечно, рафинад с пола собирать в нее собирать было бы негигиенично. Лисовский смел сахар в ведро, перевернул стол ножками вверх — временно, до выноса. Вытер воду из чайника, и настойку из бутылки, разлитые по полу, и двинулся в душ.
«Надо было, конечно, у Оксаны полотенце попросить», — подумал Лисовский, намыливаясь, но скакать мокрым по коридорам не хотелось, а звать ее, как горничную — тем более. Лисовский вытерся влажным полотенцем, оставленным после себя Оксаной, и пошлепал босиком в спальню.
Оксана, укрывшись одеялом, лежала спиной к Лисовскому, сжавшись в позу эмбриона. Лисовский лег рядом, поворочался.
— Оксанка, ты вот под подушку его не прячь, ладно? Он же в смазке. Вонять будет, и наволочку не отстираешь. Давай, я тумбочку сейчас переставлю на твою сторону, или табурет с кухни принесу. Ты на него клади. И пушка рядом, и постель цела.
Оксана, не оборачиваясь, отрицательно подвигала головой. Лисовский только вздохнул. Затем обнял Оксану сзади. Пахло шампунем, женской кожей и ружейной смазкой.
— Оксанка, не выдумывай. Дай сюда. Реально, пахнуть будет. Давай, — Лисовский потащил «фроммер» из-под подушки, Оксана вцепилась в его руку. Лисовский поцеловал пальчики, разжал их, извлек пистолет и положил на пол, перегнувшись через Оксану и навалившись на нее.
— Вот тут его и хватай, если что. Со своей стороны. Только меня сразу не пристрели, ладно? Хотя бы последнее слово дай сказать.
Лисовский прижимал Оксану к постели, оглаживая ее по бокам. Затем, удерживая за плечи, развернул на спину, сам уселся сверху, как наездник, стараясь не давить на женщину своим весом. Некоторое время молча смотрел на нее, затем взял обеими руками Оксану за щеки, наклонился над ней и плотно поцеловал в рот.
Оксана не ответила, но и не отстранилась. Тогда Лисовский повторил попытку, настойчиво раздвигая рот женщины, втягивая в себя ее язык и разминая своим. На третий раз Оксана слабо ответила. Тогда Лис приподнялся, засунул руку Оксане в трусы и плотно обхватил ее промежность, стараясь сильно не сдавливать. Потом провел пальцами по дорожке интимной стрижки.
— Нет, — тихо сказала Оксана. — Я сейчас не хочу. Я не могу. Потом, может быть. В другой раз.
— Хорошо, — так же тихо ответил Лисовский. — Может быть утром. Да? Или вечером? После кино. Сходим в кино? Ты когда в последний раз в кино ходила?
Оксана пожала плечами и слабо кивнула в потемках спальни.
— Лучше в тир
— Хорошо, значит после тира. Зачем же я пистолет тебе дарил? Чтобы ты сама решала — когда, с кем и как. Поворачивайся на бок и спи. Я просто поглажу тебя. — Лисовский аккуратно слез с Оксаны, пристроился у нее за спиной, обхватив ее руками чуть ниже груди, прижал к себе, изредка проводя по ее тугому бедру кончиками пальцев. Несколько раз поцеловал в затылок, физически чувствуя, как покидает ее напряжение этого дня, как расслабляется тело и замедляется стук сердца.
Потом Оксана ровно задышала, Лисовский осторожно вытащил из-под нее руку, перевернулся на спину и закрыл глаза.