“250”, або Звезды на гарпагонах

“Юра, мне здесь хана. Я мутировал в прапорщика. Мне все время хочется что-то спиздить, купить или выменять для хозяйства. Со мной такого раньше никогда не было. Я по сорок минут в эпицентре могу стоять скотч выбирать, красный или зеленый, а потом вернусь еще за желтым, полный светофор. А сегодня мне приснился ламинат. Его ветром вырывало у меня из рук, вот такой кошмарный сон. Я, кажется, закричал во сне.

Все, что мне попадает в лапы, я волоку на склад. Оттуда выдачи нет, как с Дона. Если Тайра силком выдирает у меня командное майно, то я целый день чувствую себя ограбленным, как податной после налета ордынских баскаков.

Особенно одежда. Как можно так безжалостно носить этот красивый, стильный, почти новый мультикам, максимум второй-третьей носки, и садиться в нем жопой на мокрую скамейку? Суки, суки, ты что ли сеял-растил этот мультикам, чтобы в нем так нагло ходить и руки об него вытирать? Листочек с дерева сорви блять и вытирай себе руки, или в море помой. Зачем технической водой обязательно руки мыть? Зачем лампочки перегорать? Вот нахуя ты лампочку перегорел, солдат? Она тебе мешала? Зачем жопе столько бумаги? Она у тебя грамотная? Я не могу на это смотреть. Война – это боль и разорение.

Я мою и прячу одноразовые ложки. Еще немного – и я начну их обратно в пакеты утюгом запаивать. Юра, я сошел с ума. Я на гражданке и многоразовые ложки особо не мыл. Что ты со мной сотворила, война?..

Я видел в Широкино охуительный ничейный пенопласт. Для утепления входной двери. Не успел забрать, там обострение было и парамедам, кроме как за “трехсотым” хода нет – прилететь может, и мины свежие подвезли. И меня мучит мысль, что когда я таки заберусь в Ширик, этого пенопласта там уже не будет. А еще хуже – если “трехсотый”, срочный, а я не удержусь, случится помутнение, и таки заскочу по дороге за этим пенопластом. Я молюсь перед сном Святой Деве Марии Непокаляней, чтобы она отогнала от меня это пенопластовое искушение.

На меня сослуживцы с ужасом поглядывают, а дома, боюсь, уже не признают вообще. Нет мне места в мирной жизни.

Юра, мне пиздец. Меня нельзя подпускать к складу, как дракона к пещере с золотом – я свернусь на куче колес, канатов, бушлатов, кабелей, маскировочных сетей, мягких носилок, и буду тревожно спать одним полушарием мозга и другим по очереди, чтобы саморезы не спиздили.

Пропал бывший писатель, блогер и журналист… сетевой опездал и барный распиздяй. Тайра говорит, что это у меня ПТСР такой редкий, я тоже попал в 93% невменяемых. И меня могут вылечить в клинике, в Днепре или Израиле. Насчет Израиля у меня смутные сомнения.

Пока, Юра. Письмо не выбрасывай, ответ напиши на обратной стороне. В следующий раз, если будешь чего-то присылать на Новую Почту, заворачивай не в бумагу, а в такую пленку с пупырышками, которые можно пальцами лопать. Я ее нарезаю квадратами по 20 сантиметров, и выдаю бойцам как антидепрессант. Действие такое же, как у ново-пассита, а стоит дешевле, и сразу видно сколько боец употребил этих пупырышков.

А потом этой пленочкой можно укрыть что-нибудь от дождя.

Обнимаю и до встречи. Твой друг Горький.”