Золото нации. Бармалей.

То, шо с Танчиком шото не так, я понял, когда увидел, как он подволакивает ногу. Я сам так ногу подволакивал, когда спину потянул, и симптомы были ясны, как солнце. Его надо вывозить. И не брать в руки ничего тяжелее туалетной бумаги. И вообще, лежать, и не выделываться.

– Ты видишь, Бармалейро?

– Вижу, – уныло сказал позывной Бармалей, начмед правосеков группы Гонты. – Ущемление. Полгода реабилитации. Его вывозить надо. А как ты его вывезешь? Он за лопату хватается.

– Налбуфином обхуярить, и вывезти, пока спит. Он же свалится с ущемлением через день, макс два.

– А если он по дороге проснется? Тогда вертолет свалится.

Я люблю правосеков. Это алмазное напыление на диске циркулярной пилы нашей армии. Плохо снабжаемые, трижды проклятые, бесстрашные и отпетые, стоящие в самых опасных местах — мое сердце с ними. И в Павлополе дежурит отдельный экипаж Ангелов, чтобы вытащить как можно быстрее. Если с ними шо случится, не дай боже.

А на месте — Бармалей. Врач-анестезиолог правосеков, профессионал, сменивший белый халат на мультикам и койот.

Тав кот. То есть так вот.

***
Була у нас свыня. Сначала она была маленькая, потом выросла в кабана. Стала гоняться за котами, потом за собаками, потом за рядовым составом, потом за сержантским, а когда она начала преследовать офицеров, включая комбата, стало ясно — шутки кончились.

– Резать к чертовой матери, не дожидаясь перитонитов! – сказала Тайра, пыхнув сигаретой. – Но не целиком. Только яйца. Док из одиннадцатого бата знает как, он в селе вырос.

– Та знаю, – сказав Док. – Всьо зробым.

Бармалея мы тогда забрали из госпиталя — а шо поделать, врачей тоже ранят, сапожник же всегда без сапог — довезли до Базы и оставили ночевать, потому что ехать до Павлика было опасно. «Поможешь кабана кастрировать?» – «Какой вопрос!» – ответил Бармалей.

Свин был парализован просроченным налбуфином с хитрыми препаратами и поставлен на разделочный столик летней кухни, в которой он жил. «Ногу до ноги. Морду полотенцем перемотайте, та за ухо трымайте» – сказал опытный в таких делах Док. И мы приступили к операции кастрации бонифация. Но как только мы приступили — у Дока заверещал телефон.

– Ага, – сказал Док в телефор. – Ага… ага… щас… — и уже нам – Ну вы тут сами якось. А мене выклыкають.

И убежал. А мы остались с объебашеным налбуфином, но все еще резвым кабаном, у которого морда перемотана полотенцем, разрезана мошонка, на которой слой сала в палец, и охуевшиие от ситуации до дна.

Да, я кабана в первый раз вижу на таком расстоянии, не считая копченого сала и контактного зоопарка на Политехе. Я вообще в городе вырос.

– Спокойно, – сказал Бармалей, подвигав бородой. – Тут четыре медика. Парамедика Четыре медика могут все. Мы что, операцию до конца не доведем? Мы это, или кто? Юля, держи его за ухо и за полотенце. Джексон, зажим. Горький, потяни вот тут. И держите крепче. О, нормально. Джексон, лигатуру…

Бледный Джексон попытался упасть в обморок, но вскрыл зубами пакет с нитью. «После кабана занимаемся Джексоном» – сказал Бармалей. Джексон стал еще бледнее. «Не ссы Миша, в хорошем смысле. Кофе тебе сделаем»

Через полчаса кабан, шатающийся от налбуфина, уже хрючил довольствие, мы с Бармалеем вытирали руки от крови, а Джексон смотрел в небо. Прибежал Док и спросил: «Ну шо?» Юля чуть не послала него в направление, но просто показала на лежащие на стойке яйца. Яйца ночью сожрали коты.

– Ага, – сказал Док, – Ну всьо нормально, – и убежал опять по своим непонятным батальонным делам.

– Лучше что-то делать, чем ничего не делать – изрек тяжелую мудрость Бармалей. – Мы это, или кто?

***
Я часто сталкиваюсь в жизни со сложными вещами. Натянуть кеды, туго затянутые шнурками в подъеме стопы, успеть на поезд через пробки, найти кредитную карту в недрах рюкзака или перемыть кучу посуды.

Но я всегда вспоминаю слова Бармалея со скальпелем в руках, когда ход уже сделан — мы это, или кто? И если надо подняться в четыре — то я напоминаю себе, что я – «кто», а не «это», а четыре парамедика могут все. И если взял в руки скальпель – то лучше сделать так, как научился, чем не делать ничего.Иначе – нахуя тебя учили?

Танчик, кстати, вернулся через два месяца госпиталя, свалил оттуда самовольно. Уцепил какой-то тяжелый ящик с БК, и тут же поволок ег.о И опять захромал. И Бармалей спросил его строго:

– Ты это, или кто?