Ноги разного размера (пострид)

– Ну что там? – спросил Солдатик. – Идет?

– Не идет, – ответил Дантист. – Говорит, чтобы ты ушел. Не хочет.

– Блять! – сказал Солдатик. – Вот блять! Мне машину отпустить надо до восьми. А что она хочет?

Дантист сел на скамейку напротив центрального выходя из госпиталя и закурил. Вокруг топтались люди разных положений — в бурых халатах выздоравливающие, в однострое медики госпиталя, и в мультикаме полевая парамедицина. Весна разогревала территорию.

– Ну что ей надо? – тоскливо спросил Солдатик.

–

Ебу я, – ответил Дантист, и тоже закурил. – Ваши дела. Не хочет и все. Стесняется, наверное. Собрали, как могли, а от лица там пары фрагментов нет. Это уже в Днепре доделают. Проволоку снимут, керамику напылят. Сделают как надо А сейчас сидит в капюшоне и всех нахуй посылает.

-У тебя пять гривен есть?

– Пятисотки есть. Давать?

– У самого есть. Мне мелкими надо. Для кофейника.

Дантист покопался в прессе и выловил четыре гривны по две. Торжественно вручил их Солдатику.

– Иди, и будь достоин.

– Идинахуй, – так же торжественно ответил Солдатик. – Спасибо, братик.

***
Кофейный автомат в предбаннике госпиталя затягивал купюры и с жужжанием выплевывал их обратно. Солдатик начал паниковать, как под обстрелом.

– Дай сюда, – сказала Балерина. Затащила билет под капюшон, и что-то сделала с ним. – На, теперь засовывай. Уголок был загнут.

Из автомата вывалися стаканчик с кофе Американо с молоком.

– А себе? – спросила Балерина.

– А я не хочу, – отчаянно соврал Солдатик. Мелких денег у него больше не было, только банковская карта и пятисотки – Я воду из кулера хочу.

– Тогда две трубочки возьми. Я через щеку пить не могу. На, посмотри. – Жизель сбросила капюшон. – Заебись морщинки?

Оловянный Солдатик посмотрел. Потом осторожно прижал к себе Балерину, чтобы не погнуть соединительные проволочки.

– Это не морщины. Это шрамы. Морщины от возраста, шрамы от жизни. Морщины у кого угодно есть. Даже если всю жизнь хуи пинал. А шрам, Жизель. Это шрам. Шрам еще заслужить надо.

Со двора нетерпеливо забибикал эвакуатор. Надо было освобождать приемную площадку под госпиталем.

– Нахуй иди! – заорал через тамбур Солдатик. – Сколько надо, столько и стой. Под клен отъезжай и там жди Я сейчас комбрига наберу, он тебе разъяснит, кому ты тут бибикаешь, блять нахуй.

– Опять материшься, – грустно сказала Балерина.

– Извини.

– За вагоном не беги. А то вообще как собачка.

– Не буду.

– Я страшная?

– Ты охуительная.

– Не матерись.

– Тогда красивая.

– Пиздишь.

– Сама не матерись.

– Как нога?

Оловянный Солдатик посгибал ногу в колене. От бедра шел однострой, а ниже какой-то экзотический хайландер с шестиугольными паттернами, наскоро приплавленный Балериной.

– Нормально нога. Я себе ее оставлю. Две пары обуви. Короче, Жизель. Ехай. Я тебя найду, фарфоровая Балерина. Я нихуя не Лоэнгрин, но запрягу в лодку бэхи вместо лебедей. Ты шо думала, я книжек не читаю? У меня нет друзей, у меня есть побратимы. У меня нет начальников, но есть командиры. У меня нет обязанностей, у меня есть обязательства. У меня нет истины, но есть правда…

– У меня нет половины головы, но ты сейчас полезешь целоваться, – вдохновенно подхватила Балерина. – Мне пора, пока, Солдатик. Наберешь, если не передумаешь. Не надо обниматься, ты мне плечи на проволоке гнешь. А клей еще не просох.

Балерина похромала к машине, переступая с балетного пуанта на временный госпиальный берц. Водила откатил дверь и подал руку, чтобы помочь зайти в медотсек.

– У меня нет нихуя, кроме того что есть, – тихо сказал Солдатик. – Но за то что есть, мне не жалко нихуя.

– Двенадцать гривен по две! – сказал из-за плеча Дантист. – Разменял. А что, твоя уже уехала? Классная, ты за нее держись. Она по содержанию глина, а по факту пиздец. Не твой уровень.

Солдатик медленно повернул оловянную голову.

– Извини, – сказал Дантист. – Не хотел обидеть. Кофе будешь?